Принцесса Генриетта выглядит даже бледнее, чем обычно, и не слишком проявляет рвение, когда ее сестра предлагает покататься на санях. Я была рада прогуляться, снег лежал глубокий и такой красивый. Аделаида стала всех усаживать в сани согласно рангу, однако затем передумала и усадила всех по возрасту, а чуть позже решила пересадить нас согласно каким-то другим правилам, которых никто так и не понял. Солнце почти село, когда лошади тронулись, и все едва не замерзли.

Мадам Генриетта простыла, стала кашлять кровью, потом началась лихорадка – и она умерла. Ей едва исполнилось двадцать четыре года, и она была довольно привлекательной, поэтому ее смерть овеяна романтическим ореолом: поговаривают, что она умерла не от простуды, а из-за разбитого сердца, которое продолжало скорбеть о герцоге Шартрском. Все перешептывались и питали надежды, что герцог тоже погибнет от любви, но, увы, этого не случилось.

Смерть дочери раздавила короля. До этого последнего несчастья – мы все надели траур – мой флирт с ним продвигался очень хорошо. Рождество, Новый год, небольшие вечеринки – я всегда была приглашена, находилась рядом с ним и уже начинала испытывать головокружение от того, что меня желает могущественный мужчина. Я не влюблена в короля – он слишком стар для меня, – но он привлекательный мужчина и очень добр ко мне. И я радуюсь тому, что все стали замечать меня, принимать всерьез.

Тетушка Элизабет уверяет, что маркиза относится ко мне как к веселому, шаловливому ребенку. Что это, самоуверенность или слепота?

Однако сейчас короля поглотила скорбь, а вчера он внезапно уехал в Шуази, даже не составив списка гостей. И все вокруг замерло, но не только из-за траура по юной принцессе, но из-за беспрецедентной ситуации: никто не понимает, кто по этикету должен последовать за королем, а кто должен остаться.

– Мы едем, – заявляет Аделаида, лицо ее распухло и посерело от постоянных слез. – Я больше не могу спать в этих покоях. Я больше вообще не хочу сюда возвращаться! – Она злобно швырнула подушку на маленький столик, который тут же перевернулся, а пара фарфоровых подсвечников упала на пол.

– Ох, это были любимые подсвечники Генриетты! Ох, моя сестричка!

Маркиза де Киврак пожала ей руку, прошептала какую-то раздражающую банальность, пока я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Разве у человека может быть любимый подсвечник? Смешно. Я обнаружила, что актриса из меня плохая, – к сожалению, в Версале это умение очень ценится, – а ранее утром Аделаида повернулась ко мне в изумлении, когда услышала, как я напеваю.

– Это любимая мелодия Генриетты, – поспешно сказала я и продолжила напевать. Аделаиде медведь на ухо наступил, и она не распознала мою ложь, а только отвернулась – из глаз вновь хлынули слезы.

Я покидаю этот хаос, в который превратились покои Аделаиды, в поисках тетушки Элизабет, чтобы сообщить ей, что мы уезжаем. Я застаю их вместе с маркизой, и я еще никогда не видела, чтобы эта женщина так ужасна выглядела. Очень хорошо, что король уехал; если бы он застал ее в таком виде, я уверена, он тут же изгнал бы ее со двора. Лицо серое, волосы спутаны – ее легко можно было принять за проститутку. Она промокает глаза носовым платком, который совершенно не подходит к ее платью.

«Какая сентиментальная!» – думаю я. По красным глазам было заметно, что она недавно горько плакала, а в комнате нет ни мыла, ни лука. Я удивлена, что она так убивается по мадам Генриетте, потому что Генриетте уж точно было на нее плевать.

– Принцесса Аделаида сегодня днем уезжает, – заявляю я. – В Шуази. Говорит, что ни минуты больше не останется в покоях, где умерла ее сестра.

– Бедняжка Аделаида, – печально произносит маркиза.

Я изумленно изгибаю бровь, глядя на тетушку Элизабет. Та отвечает мне потрясенным взглядом: всем известно, что Аделаида презирает маркизу, любит называть ее за глаза «мадам Путаной» – мадам Шлюхой – или Жареной Рыбой.

В дверь кто-то скребется, маркиза вздрагивает, но это не то, на что она надеялась, – получить записку от короля, в которой он велит ей присоединиться к нему в Шуази. В которой говорится, что она ему нужна.

– Он оставил ее, – шепчет тетушка, когда маркизу зовут, чтобы она лично присутствовала при установке нового канделябра для передней.

– Зеленые кристаллы, – мрачно говорит она, шагая за группой мужчин, которые несут огромный деревянный ящик. – При дневном свете они смотрятся бесподобно, но ночью – о! От зеленого цвета лица становятся болезненными и тусклыми; ужасная ошибка. Я уже обила стены в тон. – Она печально удаляется в соседнюю комнату.

Тетушка продолжает:

– В переломные времена он всегда обращается к своей семье. Он быстро отходит, и ты будешь там, рядом с ним, а она все еще будет здесь. Отличный поворот событий, а я присоединюсь к вам с Аделаидой, когда наступит моя неделя прислуживать. Не забудь дать нам знать, если он задумает позвать ее к себе, а мы сделаем все от нас зависящее, чтобы помешать этому.

Весь путь до Шуази в экипаже я думаю, что, быть может, смерть Генриетты стала неким благословением. Время наедине с королем, а я хорошая плакальщица – когда умерла наша собака Шнипер, я стала отличным утешением для своей матери. Я представляю себе, как утешаю короля, глажу его по спине, целую, где он пожелает, ласкаю, чтобы заставить забыть. Интересно, а Бисси будет в Шуази?

– Она была такая глупая! – рыдает Аделаида, начиная стенания по новому кругу. Совсем не подобающее для принцессы поведение, раздраженно думаю я, потирая замерзшие руки в муфте. – Кто умирает после катания на санях?

– Моя матушка подхватила простуду после поездки в экипаже и вскоре умерла, – пытается утешить маркиза де Киврак, укутывая Аделаиду теплыми норковыми одеялами. – И случилось это уже в марте, когда было не слишком холодно. Но на ней была неподходящая накидка – вот вам и пожалуйста. – Экипаж едет по замерзшей колее, и Аделаида ударяется головой об окно, отчего начинает рыдать еще сильнее.

Не успели мы приехать в Шуази и расположиться, как приходит известие, что едет маркиза. Без приглашения.

– Что? Сперва умирает моя сестра, а теперь весь мир сошел с ума? Неужели она совершенно забыла о манерах? О приличиях? – сетует Аделаида и мечется по комнате, швыряя подушку. – Отец никогда не простит такого нарушения этикета!