вершить Боярской думе. Тебя же наказали свести за приставами на твой прежний двор! – вновь окреп под конец его голос.

Лицо у Шуйского посерело, щёки обвисли, и он, казалось, постарел сразу же на глазах…

А тут – на тебе!.. С этим явился к тому же свояк. И это возмутило его, и он, матерно ругаясь, накинулся с кулаками на Воротынского.

– Ах ты… сын! Не бывать этому, б…!

Но его опередил Захарий.

– Хватайте же его! Хватайте! – вскрикнув, подтолкнул он вперёд к нему всё так же смущённо топтавшихся в дверях боярских детей.

И те робко, но всё же вошли в палату, подступили к Шуйскому, схватили его за руки…

Шуйский заметался, пытаясь вырваться… И вдруг он заплакал, беспомощно уронив на грудь голову, совсем как большой, рано состарившийся мальчишка.

– Да вяжите, вяжите вы его! – засуетился Ляпунов вокруг царя, подталкивая и подталкивая к нему боярских детей.

От сильного толчка одного из боярских детей, бестолково окруживших Шуйского, с головы у него свалилась тафья, и на лицо ему упали длинные пряди седых волос, обнажив блестящую круглую лысину. Ах, каким он сейчас выглядел старым, слабым и жалким и в эту минуту никому из них не был страшен, но никто и не любил, не уважал его.

Всё произошло быстро. Князь Куракин даже не пытался вступиться за свойственника. Ивана же Шуйского затиснули в угол боярские дети. А Василия вывели из дворца и запихнули в крытую повозку.

– Давай вези в его хоромы! – приказал Ляпунов Фёдору Хомутову. – И крепко сторожи там!

– Захарий, пошли на двор к Дмитрию стрельцов! – велел Воротынский Ляпунову. – Не ровён час, побьют! Ведь неспокойно на Москве!

Весть о том, что бояре ссадили с царства Шуйского, мгновенно облетела Москву. И на столицу опустилось время тревог, молвы и разных слухов: в умах всё зашаталось…

И так прошли два тревожных дня.

* * *

Во двор Василия Голицына Захарий вошёл с кучкой боярских детей. Оставив их внизу, он поднялся наверх. А там, в покоях боярина, дожидаясь его, слонялись стольник Василий Тюфякин и сокольничий Гаврило Пушкин. Страх под Клушино не прошёл бесследно для Гаврилы Григорьевича. Он отдохнул, решился – и вот он сейчас здесь.

– Негоже медлить, Василий Васильевич, негоже! – нетерпеливо с порога начал Ляпунов. – Вишь, как заворовали обманщики!

– Успокойся, Захарий, – остановил его Голицын. – Садись, откушай водочки. И вы, господа, тоже! – пригласил он Тюфякина и Пушкина. – Спешка нам сейчас помеха. Прежде всё обдумаем, обговорим… Шуйский за приставом. За братьями его тоже доглядывают наши…

Василий Голицын был высокого роста, плотный, красивый мужчина средних лет, непомерно честолюбивый и решительный. Он ввязывался во все государственные интриги.

Он хлопнул в ладоши, тотчас же в комнату вошёл холоп и подал всем по чарке водки.

– О чём ты говоришь! – выпив водку, воскликнул Захарий. – Неужели не видишь: что на Москве творится?!

Голицын ничего не ответил ему, подошёл к окну и с интересом стал наблюдать за чем-то во дворе. Захарий тоже выглянул из-за его плеча в окно, недоумевая, что могло отвлечь его от важного дела.

А там, на княжеском дворе, собрались стрельцы. Среди них мелькали тёмно-зелёные кафтаны боярских детей. Все были вооружены. За воротами же росла, ширилась толпа посадских, тоже вооружённых и хмельных.

– Князь, вчера ко мне из Заречной слободы приходил стрелецкий голова, – зашептал Захарий так, чтобы слышал только Голицын. – И говорил, что Шуйский обещал великие дары, если пойдут за ним стрельцы…

Князь Василий поднял на него глаза. Да, Ляпунов был прав, торопя события. Теперь повернуть вспять было уже невозможно и даже опасно. И эта опасность исходила вот от тех самых людей, огромной массой запрудивших улицу подле его усадьбы. Все эти дни он настороженно ждал, как поведёт себя стрелецкая слобода, как откликнется на свержение Шуйских. Его беспокоило то, что Иван Шуйский имел среди стрельцов немало своих сторонников. Но вот прошло два дня, Шуйские сидят по своим дворам, под охраной, а стрельцы не волнуются, многие из них пришли даже сюда.

– Доколь же будем ждать? – спросил его Ляпунов. – Доколь? Покуда он нас с тобой на Пыточный потянет?! Решайся, князь! Нельзя медлить!

Он нетерпеливо тряхнул рыжими кудрями, отошёл к Тюфякину и Пушкину, стал подбивать их, чтобы и они давили на Голицына.

– Гермоген опять мутит народ, – поддался его напору, заговорил Пушкин. – Крест-де целовали, говорит! Аль забыли?.. А намедни стал вещать! Незаконно, мол, сделала Москва: в одиночку Шуйских сняли, без земли!..

Да, упрям был патриарх, несговорчив. Это тревожило князя Голицына больше всего. Он сокрушённо покачал головой так, будто вынужден был делать всё не по своей воле, и сказал то, что Ляпунов ожидал от него уже давно.

– Хорошо, Захарий, я согласен на его постриг. Видно, такова его судьба. Шапка Мономаха оказалась Шуйским велика!..

Он угостил ещё водкой своих единомышленников и отпустил их.

* * *

Из Чудова монастыря Ляпунов, Тюфякин и Пушкин взяли монастырскую повозку, протоиерея Мисаила, дьякона и двух иноков.

Захарий торопился. Он знал, что московская чернь изменчива. Да и от бояр и духовных можно было всего ожидать, когда в дело Шуйских вмешался сам патриарх.

У ворот усадьбы Василия Шуйского его встретили караулом боярские дети с Федькой Хомутовым. Он захватил их вместе с Михаилом Аксёновым, как было уговорено уже с тем заранее, и решительно направился в княжеские хоромы во главе всей ватаги.

Шуйский вышел к ним в столовую палату.

– Явились, псы! – процедил он сквозь зубы, сверля Ляпунова недобрым взглядом. – Как вам не совестно, не стыдно! Вы же сами на царство звали, крест целовали! А теперь – негож?.. А кто из вашей братии под Шапку гож? Ты, что ль, рязанский пёс?!

– То поросло быльём! – съязвил Захарий, обидевшись за «рязанского пса», каким Шуйский, по сплетням, уже давно окрестил его и его брата Прокопия. – Земле Московской великая разруха учинилась от тебя! Литва и польша под Москвой! Их нечем нам унять! Несчастлив ты как царь!.. И надо бы тебе, Василий, мирскую жизнь оставить! О царстве, о себе, мы порадеем сами!..

– Негоже то и не по чести! – дрогнувшим голосом произнёс Шуйский, поняв, что всё это всерьёз.

Он сгорбился и униженно протянул руки к ним, столпившимся вокруг.

– Князья и вы, мирские люди, нежель кого обидел?! Несправедливо кто наказан, не по чести?!

Он обвёл их взглядом – и всюду натыкался на враждебные лица. Он всё ещё не верил, что они сделают то, ради чего явились.

– Расстрига претерпел от гнева моего! А кто из вас покажет здесь перстом, что клятве был не верен я – беречь и холить честь