Это не мы. Нас здесь нет. Это теперь проблема местных и англичан. Это их война. Наш Париж остался за две тысячи лье отсюда. Меня ждут в министерстве, в Виши. Мы уже вышли из войны: у нас формируется новая жизнь, новое государство — новая страна, в конце концов, — сделав паузу, Жорж возмущённо фыркнул.

Я молчал. Особых эмоций его речь у меня не вызывала — всё таки усталость и головная боль брали своё. Может быть, только одна ленивая мысль шевельнулась во мне: «Дать бы тебе в морду», — но для этого необходим был эмоциональный подъём, а у меня сейчас было не то состояние. Мне хотелось уйти.

— Ты знаешь, ведь она очень умная девушка. Талант, творческая натура, — снова заговорил Лаваль. — Пишет стихи. И неплохие стихи, — он вздохнул. — Возможно, поэтому ей так трудно здраво оценивать действительность.

— Поэтесса… — с еле заметной усмешкой произнёс я.

Но Жорж не расслышал иронии в моём голосе.

— Да, поэтесса. Так вот, что эта поэтесса прочла мне в ответ, когда я рассказал ей о договорённости с капитаном, согласившимся нас взять на борт. Его транспорт, выходит в море послезавтра и берёт курс на Александрию.

— Угу, — безучастно буркнул я.

— У меня хорошая память, — похвастался он (я не сомневался в этом: «Ты же дипломат со знанием английского, арабского и так далее…»). — Вот, послушай, — Жорж начал по памяти читать стихи Надэж:

— Разные судьбы на перекрестке встретятся,

Разные взгляды и пути разойдутся,

Разные мысли в головах людей вертятся,

Но все в этом мире в единую цепь сомкнутся.

И время, и расстояние — всё относительно,

У каждого крест свой, свое испытание.

Но каждому сила дана своя, Своя Истина,

Которая стержнем является Несгибаемым.

Ни смена эпохи, морали, религий

Не счистит корост с грешных душ набело.

Герой ли, скиталец, иль гений-провидец,

Ты будешь не понятым другом, любимым — не проживешь заново.

Чтоб выжить, надо просто быть собою,

Свой крест нести спокойно, не таясь,

Быть верным долгу, не кривить душою

И лишь пред Богом голову склонять.

— Лихо она тебя, — не удержался я от замечания.

— Да, — мрачно подтвердил Жорж, — здесь ей равных нет.

— Мне надо возвращаться, Жорж. Спасибо за приятную компанию.

Я намеревался уходить, но он остановил меня.

— Послушай. А ты не можешь встретиться с ней и убедить вернуться со мной во Францию? — Лаваль смотрел на меня, но в сумраке глаз его я не видел.

— Кто? Я? — удивление заставило меня застыть на какое-то мгновение.

— Да, ты, — он пожал плечами. — Надэж иногда вспоминает тебя. Наверное, потому что ты не смог выбраться из этого водоворота безумия, но сумел выжить, — насколько я мог разглядеть в темноте, он ожидающе смотрел на меня.

— Прощай. Надеюсь, что вы попадёте в Александрию, а оттуда в наши колонии, а потом и в Париж, — я встал и, не оборачиваясь, побрёл к входу к подземному госпиталю.

— Постой! — услышал его голос, но продолжил свой путь. Больше я его не видел…

Через пару месяцев после этой неожиданной встречи в моих руках снова появился баул с вещами — снова прощание с госпиталем. Я опять получил ободряющий хлопок по спине от доктора Рэтклифа: «Надеюсь, что ты не будешь бегать за мной хвостом, — он улыбнулся. — Меня даже перевели в другой госпиталь, но ты всё равно меня нашёл и здесь».

Макаронники только что отбомбились, и я отправился домой. Но на этот раз путь мой был не близок: паромы в Валетту не ходили, и я отправился в обход бухты Марсамшетт. По дороге меня подобрал крестьянин на повозке. Я кутался в холщёвую куртку — наступила зима. Смотрел на залив, подставляя лицо колючему ветру. Оборачиваться в сторону Слимы не хотелось. Разглядывать горы известняка, бывшие некогда старинными домами? Нет, такие пейзажи сейчас были не по душе. На противоположенном берегу высились стены Ла-Валетты, осыпавшиеся во многих местах, кое-где виднелись провалы. Но крепостные стены всё-таки скрывали от моих глаз обрушившиеся жилые постройки. Я задремал под мерный стук шагов ослика.

Через какое-то время меня кто-то начал толкать в плечо. Я проснулся, передо мной — широкое лицо крестьянина. Он что-то говорил на мальтийском, показывая рукой в сторону. Мы стояли на набережной бухты Марсамшетт со стороны Валетты. «Приехали, и он меня прогоняет», — догадался я и слез с повозки. Поблагодарив старика, я отправился в город. Я намеренно отводил взгляд в сторону, стараясь не смотреть на заколоченный домик кафе «У бухты». Но отгородиться от неприятных мыслей невозможно: «Здесь когда работала весёлая официантка Найдин, и здесь я впервые увидел Надэж. Как она там? Осталась, или Лавалю удалось увезти её отсюда в колонии? Время идёт, оставляя только воспоминания».

Дальше мой путь лежал по тропам полуразрушенного города. Осторожно ступая по осколкам разбитых камней, я следил за указателями на бомбоубежище: итальянцы могли бомбить по десять раз на дню, поэтому надо было быть всегда начеку.

Но я направился не домой. Всё-таки мне захотелось сначала повидать Надэж: «Забегу к ней на пять минут, а потом пойду домой». Невольно на моих губах мелькнула улыбка: «Забегу? Кто? Ты? — на меня обрушился очередной приступ усталости, я присел на угол фундамента разрушенного дома. — Какая это по счёту передышка? Третья? Или четвёртая?» Мимо меня иногда проходили люди. Разные люди, молодые и старые, детей видно не было. Молодые — это моряки или солдаты. Усталые. Безразличное выражение загорелых лиц. Но подавленности в них я не увидел. Пожилые горожане не спеша брели по делам, кто-то разгребал завалы в поисках нужных вещей. От них веяло какой-то обыденностью.

Отдохнув, продолжил свой путь. Оставалось немного — пара кварталов. Наконец, я достиг знакомой улицы. Мой взгляд искал тот самый дом. Искал? Нет, я сразу его увидел. Точнее сказать, то, что от него осталось, — полуобрушившийся остов. Сердце упало. Я отказывался верить в увиденное, пытаясь всё-таки вообразить дом Надэж как неповреждённый. Но, увы. Я не ошибался: от дома осталась только пустая