Вначале Льюис не произвел на нее впечатления, но вскоре она уже писала друзьям об этом «дружелюбном и веселом» человеке: «…помимо моей воли он завоевал уже вполне мою приязнь». Льюис, со своей стороны, похоже, представлял, с какой необыкновенной женщиной познакомился. Легкомысленный и переменчивый во всем остальном, Льюис был тверд и надежен, когда дело касалось служения женщине, которой предстояло стать писательницей Джордж Элиот.

Их письма друг другу не сохранились. Отчасти потому, что они редко переписывались (почти все время проводя вместе), а еще потому, что Мэри Энн не хотела, чтобы жизнеописатели рылись в ее личной жизни и обнажали чувствительное сердце, тщательно скрытое за мощными романами. Так что доподлинно не известно, как они полюбили друг друга. Зато мы знаем, что Льюис постепенно ее завоевал. 16 апреля 1853 года Мэри Энн писала подруге: «Мистер Льюис в особенности добр и внимателен, сейчас после многих нападок я прониклась к нему уважением. Как немногие другие в мире, он куда лучше, чем кажется. Человек большого сердца и души, который носит маску непостоянства».

Рано или поздно Льюис должен был рассказать ей о своем разрушенном браке и запутанной личной жизни. Вряд ли это потрясло Мэри Энн, которая по своему опыту знала, насколько запутанными бывают отношения. Безусловно, они много говорили об идеях. Они увлекались одними и теми же авторами: Спинозой, Контом, Гете, Фейербахом. Как раз в это время Мэри Энн переводила «Сущность христианства» Фейербаха.

Фейербах утверждал, что, даже если целая эпоха потеряла веру в христианство, все равно можно сохранить сущность христианской морали и этики — посредством любви. Он считал, что любовь и секс с любимым человеком способны приблизить к высшему и победить грех в человеческой природе. Он писал:

Мэри Энн и Джордж Льюис полюбили друг друга интеллектуально. Задолго до знакомства они зачитывались одними и теми же авторами, часто в одно и то же время. Они писали эссе на смежные темы, одинаково серьезно относились к поиску истины и оба соглашались с тем, что человеческая любовь и сочувствие могут стать основой для личной нравственности — заменой христианству, в которое они не могли искренне поверить.

Мы не знаем, в какой именно ситуации Мэри Энн и Джордж Льюис воспылали друг к другу любовью, но можем представить, как это было. Подобного рода страсть связала английского философа Исайю Берлина[43] и русскую поэтессу Анну Ахматову.

Это произошло в Ленинграде в 1945 году. Ахматова, будучи на 20 лет старше Берлина, прославилась как поэт еще до революции. С 1925 года ей не разрешали печататься. Первого мужа Ахматовой расстреляли по ложному обвинению в 1921-м. В 1938 году ее сына посадили в тюрьму. Больше полутора лет Анна Ахматова целыми днями простаивала возле тюрьмы, надеясь что-то узнать о его судьбе.

Берлин мало что знал о поэтессе. Он был проездом в Ленинграде, и друг предложил их познакомить. Берлина привели к ней в квартиру, и он увидел женщину, все еще прекрасную и сильную, хотя и раненную тиранией и войной. Поначалу они беседовали сдержанно — говорили о войне и британских университетах. Другие гости приходили и уходили.

К полуночи англичанин и хозяйка квартиры остались одни. Они сидели в разных концах комнаты. Ахматова рассказала о своей юности, о браке, о гибели первого мужа. Она стала декламировать байроновского «Дон Жуана» с такой страстью, что Берлин отвернулся к окну, чтобы скрыть свои чувства. Затем она начала читать свои стихи, но вдруг прервалась и рассказала, как из-за этих строк попал под арест и был казнен один из ее товарищей.

К четырем часам ночи разговор перешел на великих писателей. Оба высоко ценили Пушкина и Чехова. Берлину нравилась светлая интеллигентность Тургенева, а Ахматова предпочитала мрачную глубину Достоевского.

Все больше и больше они раскрывали друг другу душу. Ахматова признавалась, насколько ей одиноко, делилась своими переживаниями, говорила о литературе и искусстве. Берлин не решался отлучиться даже в уборную, чтобы не разрушить очарование момента. Они читали одни и те же книги, задумывались об одном и том же, понимали стремления друг друга. В ту ночь, как пишет в биографии Берлина Майкл Игнатьев, его жизнь «ближе всего подошла к полному совершенству искусства». В конце концов он заставил себя уйти. Вернувшись в гостиницу в 11 часов утра, он бросился на кровать и воскликнул: «Я влюблен, я влюблен».

Ночь, которую провели вместе Берлин и Ахматова, — идеальный образец особого рода общения между людьми, считающими, что наиболее достойное внимания знание содержится не в информации, а в величайших произведениях искусства, в хранимом человеческой цивилизацией запасе нравственной, эмоциональной и жизненной мудрости. Это общение, в котором интеллектуальная совместимость трансформируется в эмоциональное слияние. Берлин и Ахматова могли вести меняющую жизнь беседу, потому что читали то, что надо. Они полагали, что должны выходить один на один с серьезными идеями и серьезными книгами, которые учат воспринимать жизнь во всем ее многообразии и служат катализатором тонких нравственных и эмоциональных суждений. Они говорили на одном языке — языке литературы, написанной гениями, которые понимали нас лучше, чем мы сами себя понимаем.

Эта ночь еще и идеал особого рода связи между людьми. Подобная любовь — большая редкость, она возникает как результат множества случайных совпадений, что возможно в лучшем случае лишь один или два раза в жизни. Берлин и Ахматова чувствовали, как все удивительным образом встает на свои места. Они во многом были одинаковы. Между ними была такая гармония, что все внутренние преграды обрушились за одну ночь.

Если судить по стихотворениям Ахматовой о той ночи, создается впечатление, что они были интимно близки; однако, по уверениям Игнатьева, они едва прикоснулись друг к другу. Их единение было в первую очередь интеллектуальным, эмоциональным, духовным; это было сочетание любви и дружбы. Говорят, что друзья смотрят на мир бок о бок, а любовники живут лицом к лицу; у Берлина и Ахматовой получилось и то и другое. Они разделяли убеждения друг друга и одновременно подпитывали их.

Для Берлина эта ночь стала одним из важнейших в жизни событий. Ахматова не могла покинуть Советский Союз и была вынуждена жить под властью режима, насаждавшего страх и ложь. Ее обвинили в контактах с британским шпионом и исключили из Союза писателей. Ее сын отбывал заключение. Ахматова была в отчаянии, но с благодарностью вспоминала визит Берлина, с пылом говорила о нем и с чувством писала о мистическом волшебстве той ночи.