всегда свежий. Диэтиламид, как и барбитураты, и ледяные ванны, по моему мнению, усугубляют депрессию, задавливают сознание. Я пробовал ЛСД однажды на себе, результат меня не устроил. Всё, что я сделал, заставил ваш мозг поверить, что сейчас он перестанет себя контролировать, будет вести себя неординарно и сможет выкидывать фокусы.

Он довольно хмыкнул.

– Обрыв щекотал вам нервы. Остальное вы придумали сами.

Лоб Джеффри Томпсона вспотел.

Он всё себе придумал?

– На вас лица нет. Вам стоит выпить чего-нибудь, – забеспокоился Доусон.

– Дети боятся не темноты, – сказал доктор, – а того, что там водится. Там водятся их страхи, там страхи обретают форму и голос, становятся трёхмерными, живыми. Стоило вам оказаться в темноте, поверить во влияние проглоченной пилюли, и сознание расширилось, ослабило контроль, перед вами всплыли подавляемые, угнетённые образы. Вы поверили в их реальность, в то, чего нет. В то, что извлекли из своего подсознания.

Доусон обратился к ним обоим:

– Вы ходили по краю?

– Мы ходили далеко от края, – признался Джейкобс и очень медленно, словно теряя энергию, добавил: – Ещё. Одна. Иллюзия.

– Да, занятная наука, – кивнул инспектор. – Выкладывайте, сержант, на кого надеть наручники?

Томпсон с трудом собрался и выговорил:

– Доктор Майкл Джейкобс, вы арестованы за убийство вашей невесты Ванессы полтора года назад, а также ещё пяти человек этой ночью. Вы имеете право хранить молчание…

6

Карлсен, до этого молчавший, озадаченно спросил:

– Вы абсолютно уверены?

– Сомнений быть не может.

Доктор молчал, не мигал и как будто не дышал.

– С уликами мне всё было ясно, оставался мотив, но теперь и с ним порядок.

Томпсон прочистил горло перед финальной речью.

– Вы убили Ванессу из-за Фостера – вашего пациента, с которым она вам изменяла, которому вы лечили сердце.

Доктор не стал отрицать.

– Я обнаружил фиалку, Карлсен, там, где вы её не разглядели. Когда вы меня не нашли в моей постели.

– Вы были в комнате Ольги? – уточнил Адам.

– Да. Здесь нужно пояснить. Во время войны после ранения я долгое время принимал морфин от болей. А потом долго и трудно отвыкал от наркотика. С тех пор у меня осталось несколько неиспользованных ампул. Отправляясь сюда, я парочку прихватил, скажем, для технических целей. Барбара предупредила, что носит с собой нейролептик. Когда случился пожар, я зашёл к ней в спальню и подменил ампулы с хлорпромазином на морфин, а после выбежал помогать тушить пламя. Барбара вколола мне обезболивающее, а до этого – Урсуле. У мисс Джейкобс случилась рвотная реакция на препарат, для меня же доза была незначительна.

Притворившись, что уснул, я дождался, когда меня заперли, и полез через окно в комнату Ольги. После ваших неудачных попыток, Карлсен, я решил поискать те самые открытки, которые Бульденеж подарил Ольге.

Он достал из кармана стопку открыток. В его руках замелькали изображения цветов. Наконец он нашёл нужное и протянул молодому человеку.

– Я чувствовал, что ответ был в них.

Карлсен взглянул. Это была картина, отдалённый аналог которой висел в комнате доктора, – яркий букет из множества цветов.

– Амброзиус Босхарт, «Цветы в вазе». Потом объясню, – последнее сержант адресовал Доусону.

Среди цветов была отчётливо изображена фиалка. Карлсен показал открытку доктору. Тот внимательно поглядел и ничего не сказал.

Но Томпсона зацепило недовольство Адама.

– Вы не согласны?

– Здесь нет логики, – Карлсен покачал головой, что-то буркнул на неизвестном языке.

– В чём именно?

– Скажите, вас всё устраивает?

– Да, пожалуй.

В ответе колыхалось сомнение.

Чтобы скрыть его, Томпсон добавил более живо:

– Был эпизод во время игры в прятки. Совсем вылетело из памяти! Это случилось после того, как я нашёл Бульденежа. В холле мы увидели Барбару, она стояла здесь и с каким-то ужасом смотрела на портрет. Словно она что-то поняла. После нашего к ней обращения она быстро испарилась из виду. Но я уверен, что она уже тогда поняла, кто убийца. Она первой догадалась, что ответ был в картинах Ольги. Она ведь убиралась в доме, наверняка часто с них пыль смахивала.

Адам продолжал хмурить лоб.

– Но ведь картина, – сказал он, – не эскиз. И открытка – не эскиз.

– Всё верно. Эскиз был сожжён, – на ходу подбирал объяснения Томпсон.

– Нет, это неверно.

Инспектор, офицеры и доктор Джейкобс молча наблюдали.

Карлсен горячо заявил:

– Не может быть двух ключей. Теряется весь смысл.

– О каких ключах речь? – не выдержал Доусон.

Томпсон как можно короче расписал основные моменты своей теории.

После него вновь заговорил Адам, теперь он обращался ко всем присутствующим:

– Понимаете, Бульденеж сказал, что Ольга так не поступила бы. Не так примитивно. Она не назвала бы цветок, изображённый у кого-то на холсте. Бульденеж велел искать эскиз, и мы нашли его, вернее, его остатки. Понимаете, что я хочу сказать? Фиалка на картине в комнате мистера Джейкобса исключает его из числа подозреваемых!

Томпсону стало гадко. Он посмотрел на Доусона.

Тот, выслушав обе версии, вонзил свой фирменный инспекторский взгляд в молодого человека.

– Как вас зовут?

– Карлсен.

– Отлично, мистер Карлсен, ваши показания мы запишем в участке, а пока прошу не лезть в дела полиции.

Адам умолк.

Один из помощников достал наручники. Джейкобс, чуть кивая, с тоской на них посмотрел.

Томпсон думал:

«Почему доктор ничего не отрицал? Чёрт побери! Его простейшее объяснение рассыпалось прахом!»

– А это ещё кто? – спросил офицер.

Головы повернулись.

По лестнице медленно спускалась Урсула. В довольно тусклом освещении её платье казалось сшитым из чёрного бархата. Это была единственная вещь в её гардеробе, не смастерённая ею самой (Урсула лишь бережно подшила гипюр), а взятая с последнего места работы в качестве утешения за многолетний труд. На шее была нитка фальшивого жемчуга, сзади возвышался турнюр.

– Это Анна Каренина, – первым угадал Карлсен.

Доусон ещё раз подметил фееричность этого места.

– Нужно было взять жену, честное слово! Она любит подобные сборища!

Оценив ситуацию, Урсула произнесла с лёгким укором в голосе:

– Вы совершаете ошибку, офицер. Отпустите моего брата.

Томпсон, чувствуя полную ответственность за происходящее, сказал:

– Я сожалею, мисс Джейкобс…

– Приберегите вашу жалость для себя, сержант. Вам она понадобится.

Категоричный тон оборвал речь Томпсона.

– Вы должны снять все обвинения с моего младшего брата. Его поступок – я говорю о самоотречении – привёл его в руки закона. Но это неправильно, он не несёт ответственность за то, что совершила его сестра.

– Урсула, не надо, – тихо сказал доктор.

Женщина потрясла головой – в её причёске были искусственные цветы – и с достоинством произнесла:

– Я благодарна тебе за все годы, Майкл, за твою неустанную заботу. Даже когда я столкнула Ванессу, ты не