написанные на бумаге, всё равно имели голос, интонацию, в голове так и звучал этот укоряющий тон…

«…Следовательно, либо Урсула, либо вы. Либо я…»

В этот момент Томпсон подумал о том, почему он никогда не подозревал Карлсена. Этот сопляк был умён, сообразителен, причём настолько, что мог запросто обвести вокруг пальца даже полицию…

«…Поскольку я склонен верить в лучшее (а лучшим для меня был бы тот факт, что не я убил всех в доме), оставались либо вы, либо Урсула…»

Томпсон поёрзал на камне.

«…Мой финальный вопрос поставил мисс Джейкобс в тупик. Она не знала, чем именно стукнули Ольгу, потому что не она это сделала…»

Мужчина подался вперёд, перенеся вес, упёрся локтями в колени. Вытер рот.

«…Урсула была благодарна брату за продление, если можно так выразиться, своей актёрской карьеры. Должно быть, ей было страшно покидать театр. Но мистер Джейкобс благодаря своей находчивости обеспечил её необходимым кислородом, чтобы она имела возможность ещё пожить в своём мире…»

Нет, всё-таки сложной женщиной для него была Урсула. Он мог гораздо легче понять психотип Барбары. Возможно, он и потому ещё не женился, что находил женщин сложными в быту.

«…Игра Урсулы, в которой она жизненно нуждалась ввиду определённых психологических черт характера, была безобидной для окружающих, но, я думаю, себе она навредила давно. Изображая больную, она стала больной по-настоящему, как бы дико это ни звучало. И, мне кажется, иногда совсем не отличала реальность от того, что было в её голове…»

На утёсе в то утро это была самая трезвая женщина на свете…

«…Всё же случались моменты, когда в тучах появлялись прогалины света. Таким, на мой взгляд, был её последний выход. В её критическую минуту ей помог брат, а теперь, когда брат оказался на волоске от виселицы, она за него заступилась. Острый психологический момент вернул её в реальность…»

Ведь если не он, то, значит, она, а если не она, то всё-таки он. Иначе кто, если не он и не она?

«…Она поверила, выслушав ваши доводы, в то, что Майкл был убийцей. Для неё не составляло труда представить себе, как, приревновав, он мог столкнуть Ванессу, возможно, в порыве гнева, в ссоре. Может, он и не хотел, чтобы всё так вышло, чтобы она захлебнулась. Но что вышло, то вышло…»

Вот и у Томпсона – ничего, похоже, не вышло…

«…Урсула была умна. Следы её губ на стакане, красная краска на кисточке, эскиз, о котором говорил Бульденеж, – всё это она мигом разложила по полочкам, стоя на лестнице и слушая, и преподнесла нам, выставив себя в конечном счёте человеком с убедительными уликами и мотивом…»

У Томпсона в ту минуту не было сомнений.

«…Она действительно заходила к Ольге и намазала краской губы. Но она не знала, что Ольга лежала в тот миг под окном… Да, мой вопрос об орудии убийства привёл её в замешательство, но лишь на короткое время. Она моментально вспомнила образ, в котором пребывала – роль самоубийцы, а значит, её выстрел в голову сочтут за часть её игры. Или за психическое отклонение…»

Так и произошло. В отчёте несколько раз акцентировалось психическое состояние убийцы, в роли которого там значилась Урсула.

«…Доктор, если помните, тоже молчал во время своего ареста, лишь потому, что верил в виновность сестры. Он считал, что это Урсула столкнула Ванессу за то, что та отняла, если можно так выразиться, у неё Фостера…»

Значит, Фостера она всё-таки любила.

«…Когда я спросил его, знает ли он кого-нибудь по имени Фостер, доктор долго обдумывал, а потом сообщил, что это имя снеговика, которого Урсула и я слепили. Он не хотел, чтобы в разговоре всплывал фермерский сын. Он не знал, что Бульденеж уже рассказал вам о нём…»

Эта идея с фермерским сыном всплыла неожиданно, как утопленник, пролежавший в сундуке на дне больше ста лет.

«…У меня была своя теория на этот счёт. Я полагал, что Фостер могло быть средним именем доктора. Мне казалось, Урсула ревновала брата к его пассиям, потому вполне могла столкнуть Ванессу…»

Надо же, а у Томпсона в мыслях такого и близко не возникало.

«…Эти песни гейши из Нагасаки о предавшем муже и вообще этот призрачный бывший или будущий муж. Доктор сказал, это тоже образ из книги, но я так не думал. Я посчитал, что он просто защищал сестру и что Урсула вполне могла слететь с катушек (в письме доктору я употребил менее грубое выражение) и возомнить, что Майкл – её муж, который её предал…»

Это бы объяснило многое.

«…Это бы всё объяснило. Но я ошибался. Очень сильно ошибался. И вы, мистер Томпсон, тоже ошибались. Из-за наших с вами ошибок и погибла талантливая актриса…»

Та увядающая актриса, что так импонировала Бульденежу.

Как он говорил?

Было в ней что-то такое по-человечески жалкое, ничтожное… Было к ней сильное чувство сострадания… Она могла покончить с собой…

Всё верно. Могла и покончила.

Только Бульденеж не знал, как знал теперь Томпсон, что это не была одна из личностей Урсулы, это была настоящая Урсула – она сама, увядающая, ранимая, неуравновешенная.

«…Смущало и другое. Тот эскиз, что мы нашли. Вначале уголок, затем оставшийся пепел в каминной топке. С эскизом было что-то не то…»

Не удивлён.

«…А что, я только недавно понял. В комнате Урсулы висели две картины с нарциссами. Бульденеж сказал, что эти нарциссы были первыми работами Ольги на холстах, до этого она сделала к ним пару эскизов. И это были единственные эскизы, которые нарисовала Ольга. В дальнейшем она всегда брала кисть и работала с холстом и красками, игнорируя черновую возню. Понимаете?..»

Кажется, но не совсем.

«…Ещё раз: Ольга никогда не рисовала эскиза фиалки. Ну, теперь-то поняли?..»

Погоди-ка…

«…Вот это я и пытаюсь донести: в руке Патрика и в камине Барбары был эскиз нарцисса, а не фиалки!..»

Дошло! Но к чему это ведёт?

«…Эскиз нарцисса был подброшен намеренно. Это был ещё один ложный ключ, равно как и горшок с фиалкой, чтобы мы не нашли нужную фиалку…»

Здесь Томпсон перестал угадывать наперёд мысли с этой бумаги. Бесполезно, решил он.

«…Где ещё искать? О, мой бог, каким же глупцом я был, что не понял сразу…»

Как он любит изводить людей!