— Дворкин, зачем я с тобой связалась… — выдохнула она, приподнимаясь на локте, оборвав свою фразу в самом начале. — Саша… — в ее голосе послышались такие боль и разочарование, что я, собрав последние силы, поднялся со своего места и все сразу понял без слов…

На спине Божены расплылось кроваво красное пятно. Пуля прошла навылет, прошив аккуратную девичью грудь с почти коричневым торчащим соском.

— Божена! — я похлопал ее по щекам. — Нет! Не умирай! — отчаяние заволокло мой разум. Я готов был кричать от осознания того, что был в шаге от того, чтобы вырваться из плена отражений, но не успел самую малость. — Нет!

Ресницы Калиновской задергались. Она приоткрыла глаза, умиротворенно рассматривая нас. Потом нашла взглядом меня и улыбнулась.

— Дворкин… — прошептала девушка. Из уголка ее губ потекла тонкая струйка крови.

— Ты меня знаешь?

— Бабушка рассказывала о тебе, а потом он…

— Кто он? Вышицкий? — быстро спросил я.

— Да…

— Что он говорил? Что? Я вытащу тебя, ты не умрешь!

— Я умру, Дворкин, пришелец из зазеркалья… — грустно выдохнула она. — Это Божье наказание.

— За что? — не поняла Яна, а вот я сразу смекнул в чем дело. Слишком много боли было в ее глазах, не физической, моральной. Кажется, она была даже рада умереть.

— Она убила свою собственную бабку, — тихо сказал я, схватившись за голову.

— Ту самую? — ошалело заморгала Красовская.

— Ту самую…

— Когда вы напали на наш след, явился он, как всегда в зеркале, отражением… — выдохнула Божена, решив исповедаться напоследок. — Сказал, что надо не дать найти тебе зеркало, иначе все зря…И тогда бабушка…

Она заплакала. Какой кошмар! Почти двести лет, начиная с Марты Калиновской, их семья верой и правдой служила безумному ученому, заточенному в зеркале. Они были ему настолько верны, что готовы были умереть за эту идею вечной жизни.

— Она попросила ее убить, чтобы сбить нас со следа, — закончила за нее журналистка, покусывая нижнюю губу.

— Но тут вмешался случай, — улыбнулась Божена. — глаза ее закатились, она теряла сознание.

— Не умирай, Божена! — я снова тряхнул ее, эгоистично закричал. — Где зеркало?! Скажи!

— Теперь можно… — выдохнула она. — Поколение Калиновских на мне прервалось. Вмешалась досадная случайность.

— Где оно?! — почти заорал я.

— У бабушки в шкафу. Оно висело там всегда. А из ванной зеркало мы убрали специально, чтобы вы подумали…

Она захрипела. Дернулась несколько раз и затихла, уставившись пустыми безжизненными глазами куда-то в сторону. Я отпустил голые плечи девушки и вытер заплаканное лицо. Яна молчала, просто стояла рядом, рассматривая труп молодой красивой студентки, вовлеченной случайно в очень страшные и запутанные игры отражений.

Где-то недалеко послышались лай собак и громкие крики поисковых команд. Печенеги начали шерстить, чтобы найти нас и примерно наказать. Хмурый такого лихого налета не простит. Я оглянулся, собираясь с силами. Пистолет выпал где-то в начале бешеного бега по крутому откосу. Мы были безоружны.

— Ее надо похоронить по-людски, — тихо промолвила Яна, прикрывая ладонью ей глаза по-христианскому обычаю.

— Нет времени, — схватил я ее за руку, — сейчас здесь будут десятки людей, которые просто жаждут выслужиться перед местным князьком, которого мы нечаянно обидели.

— Дворкин…

— Да? — я оглянулся, увидев в глаза Яны холодную пустоту.

— А ведь это все из-за тебя…Ты поломал тут все, пришелец из Зазеркалья.

— У каждого оно свое… у нас именно такое, где есть боль, смерть и страх, грязь и предательство.

— У меня ничего такого не было! — заревела она, колотя меня в грудь маленькими кулачками. Я терпел, обнял ее, гладя по спине грязной ладонью.

— Скоро все закончится, я вернусь в свой мир, ты напишешь лучший материал в истории, сотворив сенсацию. Мы победим в этой игре отражений!

Янка всхлипнула, но собралась.

— Надо бежать, — промолвила она, снова из женщины превратившись в журналистку.

— Надо… — согласился с ней, подавая руку Яне.

И мы еще долго пробирались через лес к выезду из Печенег. Грязные и голодные сумели остановить машину, которая под угрозами согласилась нас подкинуть до Харькова. А в поселке продолжалась непрерывная возня, связанная с нашими поисками. Все-таки, если Бог на свете есть, то он сегодня был к нам благосклонен. Мы сумели выпутаться из ужасной передряги, да еще и добраться до города. Но я никогда не забуду перепуганные глаза молодого мальчишки, везущего нас в Харьков на своей старой «копейке». За кого он нас принял? Киллеров? Обычных воров или бандитов? То-то он бы удивился, разглядев в чумазых попутчиках известную харьковскую журналистку и писателя детективов.

Грязные, усталые мы выпали из легенды отечественного автопрома на Московском проспекте у метро Дворец спорта. Моя куртка и туфли были безбожно испачканы глиной, руки в капельках крови Божены Калиновской, да и Красовская выглядела не лучше. Дети подземелья, блин…Или лучше сказать дети Зазеркалья в нашем случае?

Похлопал себя по карманам, с удовлетворением отметив, что портмоне из дорогой кожи все еще при мне. Осмотрел Яну, которая за дорогу так и не произнесла ни слова. Конечно же, винила во всем меня, а как иначе? Ведь это, своим появлением, внес сумбур и полный кавардак в ее размеренную жизнь успешной харьковской журналистки.

— Поедем? — кивнул я на длинную аллигатороподобную тушу новенького троллейбуса.

— А нас пустят туда?

Что-то мне не нравился ее голос…Что-то обреченное было в нем, словно ее обладательница сломалась, отступила перед жизненными трудностями. Это было страшно! Холодные голубые глаза смотрели на меня обреченным взглядом, полным разочарования. Что поделать, я не принц на белом коне из сказки с хорошим концом. Я заблудившийся в собственном Зазеркалье человек, желающий все исправить, наладить и привести в порядок.

— Конечно пустят, — улыбнулся я ей, попытавшись приободрить. Боль в ее глазах немного угасла, а потом, когда мы заняли места в самом конце салона, она безмолвно уставилась в окно, наблюдая за шелестящим мелким проливным дождем, бьющимся раненной птицей в стекло.

Я не стал ее тревожить. Самому было погано на душе. Перед глазами стояла Божена, умирающая у меня на руках. Странно…по идее я должен к ней испытывать какое-то чувство, сродни ненависти, но ничего кроме жалости и сострадания к нелепой смерти девчонки, запутавшейся в жизненных сложностях, не было.

— Наступна зупинка Бульвар Слинька! — хриплый прокуренный голос кондуктора заревел на весь салон, заставив вздрогнуть.