Это была церемония, о которой говорил весь Палмарис; женщины впадали в экстаз, а мужчины напускали на себя преувеличенно важный вид, в глубине души желая оказаться на месте Коннора Билдебороха, когда он в карете совершал проезд по извилистым улицам. Все разговоры насчет того, как это такая благородная семья снизошла до безродной сироты, смолкли сами собой, когда люди увидели Джилл, такую юную, такую чистую и прекрасную. В белом платье из отделанного кружевами атласа, с густыми золотистыми волосами, заколотыми с одной стороны и свободно ниспадающими с другой, она казалась созданной быть королевой. Ходили даже слухи, что в жилах девушки и впрямь течет королевская кровь; слухи были вызваны тем, что, как выяснилось, о ее прошлом никто ничего толком не знал.

Все это была чепуха, претенциозность и сплошная показуха, но в Году Божьем 821 в Хонсе-Бире так уж было заведено.

Лицо Джилл превратилось в маску с нарисованной на ней вымученной улыбкой. Она выглядела принцессой, но чувствовала себя маленькой потерянной девочкой. С одной стороны, очень приятно было одеться так нарядно и чувствовать себя в центре внимания. С другой стороны, именно это ощущение, что она в центре внимания, ужасало ее. Мало того, что карета объехала, казалось, все улицы города, а в церкви во время свадьбы присутствовало не меньше пятисот человек; гораздо хуже было то, что должно было произойти позже, по окончании грандиозного бала…

— Я ждал слишком долго, — сказал ей Коннор утром, сопровождая свои слова поцелуем в щеку. — Сегодня ночью.

И ушел, оставив Джилл наедине со своими мыслями. Если каждый подаренный ему поцелуй сопровождался для Джилл ужасным звуком хлопающих вокруг черных крыльев, что же будет, когда свершится то, чего он так жаждет? Одна из служанок рассказала ей во всех подробностях, что именно ее ожидает.

Джилл заставила себя улыбнуться Коннору перед тем, как он ушел, но от мысли о предстоящей ночи ее бросало в дрожь.

Церемония прошла на самом высоком уровне — с радостной торжественностью; женщины плакали, мужчины сохраняли важный вид. Потом новобрачные вышли в огромный зал, где было полно народу, звучала музыка, звенели бокалы, слышался смех. Джилл редко выпивала больше одного бокала вина, но этим вечером Коннор угощал ее снова и снова, и она не отказывалась. Он явно пытался помочь ей расслабиться, и она тоже от всей души хотела этого.

Или, может быть, она просто пыталась притупить свой страх.

К ней подходили джентльмены, если не по духу, то по крайней мере по крови. Поздравляли, приглашали танцевать; некоторые шептали на ушко непристойности, руки других как бы нечаянно оказывались там, где им вовсе не следовало быть. Однако Джилл, хотя и чуточку пьяная, ловко увертывалась, не позволяя им ничего лишнего.

По настоянию Коннора бал закончился довольно быстро, что вызвало множество двусмысленных комментариев.

Джилл вытерпела и их, как она терпела все остальное на протяжении этого долгого дня, внешне спокойно, а внутренне уйдя в себя и глядя на Грейвиса и Петтибву, стоящих рядом с Билдеборохами. Все это ради них, постоянно повторяла она себе; и, по правде говоря, никогда прежде ей не приходилось видеть своих приемных родителей такими счастливыми. Петтибва, та просто сияла.

Когда гости откланялись, Коннор повез Джилл через весь город в особняк своего дяди, барона Билдебороха. Они незаметно вошли через боковую дверь западного флигеля и направились в гостевые комнаты, которые барон предоставил своему племяннику вместе с парой служанок. Обе были еще моложе Джилл, которой едва исполнилось восемнадцать. Они отвели ее в спальню. Войдя туда, Джилл растерялась, почувствовав себя совсем крошечной. Высокие потолки, огромные гобелены на стенах, а постель и камин таких невероятных размеров, что у бедняжки просто дух захватило. Вся прошлая жизнь приучила девушку к отсутствию излишеств, и эта роскошь казалась ей… непристойной; на постели могли бы с удобством спать не меньше дюжины человек, и Джилл даже пришлось встать на стул, чтобы забраться на нее!

Она молчала, пока служанки снимали с нее роскошное платье, наперебой болтая.

— Леди должна иметь большую практику в искусстве занятий любовью, — заметила первая.

— Есть ли в Палмарисе хоть одна девушка, которую Коннор Билдеборох не затащил бы в постель? — добавила другая.

Джилл почувствовала дурноту, когда услышала это.

Наконец болтушки ушли. Она сидела на краю огромной постели в открытой шелковой ночной рубашке (слишком низкий вырез и спереди и сзади), едва достающей до бедер. Ночь была холодная — стоял поздний август, — в комнате сквозило, но служанки разожгли в камине огонь. Джилл встала, чтобы подойти к нему, и тут дверь рывком отворилась. Вошел Коннор, в черных брюках и белой рубашке, в которых он был во время свадьбы, но без ботинок, куртки и даже без пояса.

Джилл пристально смотрела на огонь в камине; он подошел и крепко обнял ее сзади.

— Моя Джилли, — прошептал он, водя губами по ее шее.

И тут же отпрянул с исказившимся лицом. Он ощутил ее напряжение, поняла она, и уже одно это позволило ей немного расслабиться. Коннор так хорошо знал ее; он не мог не почувствовать ее страха. Он будет нежен с ней, от всей души надеялась Джилл. Не станет торопить ее. Он ведь любит ее, в конце концов!

Только эти мысли стремительно пронеслись в ее сознании, как Коннор грубо схватил ее, притянул к себе и впился губами в ее губы. Она была так потрясена, что даже не отшатнулась, даже не успела толком испугаться этого внезапного бурного проявления страсти.

Она чувствовала его губы, чувствовала во рту его язык.

В ее сознании прозвучал вопль мучительной боли. Крик умирающего ребенка, крик матери, всех других жителей деревни.

— Нет! — Джилл оттолкнула Коннора и застыла перед ним, часто, тяжело дыша.

— Нет?

У нее с такой силой перехватило дыхание, что она была не в состоянии ничего объяснить; просто покачала головой.

— Нет?! — теперь уже закричал Коннор и с размаху ударил ее по лицу.

Джилл почувствовала, что колени у нее подогнулись, и она упала бы, если бы Коннор снова не стиснул ее в объятиях, осыпая поцелуями лицо и шею.

— Ты не должна отказывать мне!

Джилл сопротивлялась, не желая сделать ему больно, даже сочувствуя ему, но ощущая полную свою неспособность пойти навстречу его желанию. В конце концов ей удалось вырваться и отступить на шаг назад.

— Я твой муж, — почти спокойно сказал Коннор. — По закону. И буду делать с тобой все, что пожелаю.

— Умоляю тебя… — пролепетала Джилл.

Коннор взволнованно зашагал по комнате, возмущенно вскидывая руки.

— Я ждал все эти долгие месяцы! Грезил тобой, мечтал об этой ночи. В целом мире для меня нет ничего важнее этой ночи!

Он внезапно остановился в нескольких шагах перед ней.

Джилл почувствовала себя самым мерзким существом на свете. Она хотела уступить Коннору, дать ему то, что он заслужил своим терпением. Но эти крылья, эти черные крылья! И этот далекий, душераздирающий вопль!