Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Еще интересней. «Обломов — это человек, который постоянно обламывается. Таких, как он, надо расстреливать во внутриутробном состоянии. Обломов — наш классовый враг. Необходимо сжечь все книги Гончарова в назидание потомкам».
Педагоги молчали, переваривали сказанное. Директор надул щеки и со свистом выдохнул:
— Да ты, батенька, революционер.
— Антиглобалист, — огрызнулся Жиров.
— Что, по-твоему, означает слово «антиглобалист»?
— Это человек, который против глобализации мировой экономики. Тема для отдельного разговора.
Донец положила на стол директора листы:
— Посмотрите, Владимир Константинович, сочинения разрисованы свастиками и разной дрянью. Жиров, кто тебя научил этому?
Жиров молчал и гордо смотрел сквозь педсовет.
— Что делать с тобой будем? — спросила Сафронова. — Родители тобой не занимаются, на вызовы не приходят.
— Что хотите, то и делайте. Можете расстрелять.
— Ты должен понять, школа — это…
— Пусть дир выпорет его!!! — заорал Готов.
— Какой дир? — не поняла завуч.
— Какой, какой… директор наш.
— Рудольф Вениаминович, давайте посерьезней.
Мальчик усмехнулся и скрестил на груди руки. Все заметили, что директору было не до разборок с антиглобалистами. Он поглядывал то на часы, то на сейф с «заначкой». Вообще, идея собрания принадлежала вездесущей и неугомонной Сафроновой, а подобное происходило нередко. Так что директора понять можно.
Готов поднялся со стула, прошелся по кабинету и громко спросил:
— Нельзя ли мне провести допрос? Надеюсь, со мной он не будет так разговаривать.
Сказать по правде, многим учителям нравятся такие собрания, но не каждый способен признаться себе в этом. Чувство с родни захвату в плен вражеского солдата, ощущение превосходства и безнаказанности. Поэтому все согласились.
Выждав театральную паузу, Готов вплотную приблизился к Кириллу:
— Что, Жиров, допрыгался? Здесь нет никого, кто бы мог тебя защитить. Выйдешь ты или нет из этого кабинета, вопрос. Большой вопрос. Отвечай, кто надоумил тебя?!!
— Че Гевара.
— Что ты говоришь… Слушай, а давай мы все скинемся с зарплаты и купим тебе билет в Боливию. Джунгли посмотришь, заодно подвиги твоего Че Гевары повторишь. Голову свою пустую сложишь.
— Я подумаю, — отвел взгляд Жиров.
— Надо не думать, а знать. Думать надо меньше — делать больше. Чем меньше думаешь, тем больше знаешь.
Оглянувшись, Готов нашел поддержку среди слушателей и приободрился:
— Жиров, Жиров, дать бы тебе по морде, чтобы кровь два часа шла.
— Не имеете права, — ничуть не испугавшись, сказал школьник.
— А что ты мне сделаешь?
— Я на вас в суд подам.
— Как страшно, ой-ой. Кому там больше поверят, мне или тебе?
— Рудольф Вениаминович, давайте по существу, — жалобно попросил Смирнов.
Схватив сочинения с директорского стола, Готов стал трясти ими перед лицом Жирова и громко кричать, брызгая слюной:
— Это что такое, поганец ты этакий! Сколько это может продолжаться! Думаешь, ты такой умный?! Я же так не думаю. Какой антиглобализм, какой Че Гевара? Пушкин, Лермонтов, Толстой — вот твои идеалы, запомни… Некрасов еще и Лука Мудищев!
— Что Вы на меня орете?
— Ты дурак, Жиров.
— Отнюдь.
— Не отнюдь, а увы. Люди налоги платят, чтоб тебя, барана, выучить, а ты словоблудием в сочинениях занимаешься. За это пороть надо.
— Да, пошел ты, — с ухмылкой сказал Жиров.
Лицо Готова покраснело и задрожало. Рот превратился в оскал, а кисти рук в распальцовку:
— Ты, ч-у-у-у… ты за базар отвечаешь?.. В натур, фильтруй базар…
Учитель резко поправил галстук и превратился в эдакого джентльмена.
— Дамы и господа. Владимир Константинович. Позвольте мне пустить кровь.
Напевая песню группы «Роллинг Стоунз» «Let It Bleed», Готов встал в боксерскую стойку.
Жиров развернулся и пошел к двери. Готов вслед закричал:
— Я ставлю вопрос об отчислении! На худой конец, отдадим его в интернат!
— Жиров, вернись, — строго сказала завуч.
Но директор остановил:
— Надежда Ивановна, давайте продолжим в следующий раз, у меня дел по горло.
— Хорошо, — обиженно сказала завуч, — но учтите, Ваше малодушие, Владимир Константинович, до добра не доведет.
Педагоги во главе с завучем вышли из кабинета директора.
Готов стоял у окна, направив калейдоскоп на солнце. 5-й «Д» заходил в класс и рассаживался по местам.
— Стой, — боковым зрением учитель заметил идущего к своей парте Вову Лялина. — Подь сюды.
Вова подошел. Готов погладил мальчика по голове и спросил:
— Хочешь в подзорную трубу посмотреть? Увеличенье сто крат.
— Хочу, че не посмотреть-то, — самонадеянно заявил школьник.
— Посмотри, раз так хочется.
Готов передал Лялину калейдоскоп и тот стал через него всматриваться в улицу.
— А че… как тут, — не понял Вова, — узоры какие-то. Это не подзорная труба.
— Гы-гы-гы, — заржал Готов. — Облажался? Дай сюда!
Лялин отошел, а Готов обратил внимание на учеников. Девочки рассматривали и дружно обсуждали принесенную кем-то куклу Барби. Мальчики стреляли по девочкам маленькими бумажными шариками из любимого оружия — плевательных трубочек. Верещагин лег животом на парту и стал крутиться. Иванова грязно выругалась, убирая со лба прилетевший бумажный шарик.
— Ду-у-у-у! — гудком поезда хотел успокоить детей Готов.
Положительного результата не последовало. Тогда он завизжал, как женщина, увидевшая мышь. Дети притихли.
— Совсем совесть потеряли, — сказал учитель. — Ты, Верещагин, меня достал уже, ну-ка, слезь быстро с парты. Вашу бы энергию да на оборонку. Хусейн до сих пор бы Ираком руководил. Я не пойму, вы дома себя так же ведете, как в школе? Иванова, повернись сюда! На перемене общаться будешь. Да уберите вы эту куклу, наконец, пока я ее в клочья не разорвал и не сжег! Господи, за что мне такое наказание? Вас много, а я один, как Алладин в джиновской лампе.
Дамир Амиров поднял руку. Учитель, не поинтересовавшись, что хочет ребенок, выпалил:
— Никаких туалетов, не маленький. Попроси маму, чтобы «памперсы» тебе купила, если терпеть не можешь. Это всех касается. Ох, Амиров, Амиров, вот я все смотрю на тебя и думаю, кем ты будешь, когда вырастешь, и чем больше смотрю, тем больше убеждаюсь, ты не вырастешь никогда. Ты карлик!