Год спустя в Сальвадоре были назначены выборы. Они были откровенно фальсифицированы. И сопровождались такими же сценами насилия, какие мне довелось наблюдать во время матча — только тогда стадионом были улицы столицы. Студентов расстреливали, и в тюрьму бросали всех без разбора. А в результате Сальвадор оказался во власти очередного военного диктатора. Он был на редкость жестоким человеком. Политика вообще жестока по своей природе, но все политики согласны в одном: даже диктатура иногда необходима, чтобы привести страну в порядок, причем правительство такого рода обычно строго централизованно и стабильно. Но такое случается крайне редко. В подавляющем большинстве случаев оно превращается в коррумпированную бюрократическую машину, нестабильную, то и дело дающую сбои, нервную и жестокую и награждающую теми же отвратительными качествами тех, кто находится под его властью.

Вернувшись к себе в отель, оказавшийся отнюдь не лучшим отелем, я попытался описать пережитую только что игру. Это совершенно разогнало сон, и к тому же в комнате постоянно что-то скреблось под потолком. Я открыл «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По и взялся за чтение. Это была ужасная история — с самой первой главы. Пим пробрался на корабль зайцем и был вынужден прятаться под палубой. Там без воды и еды он переносил все тяготы плавания. С ним была его собака. Она взбесилась и напала на него. Пим едва не умер и вынужден был покинуть свое укрытие — только для того, чтобы обнаружить, что на корабле бунт и он попал в новый шторм. И все это время, сидя в своем тесном номере, я вслушивался в скрежет под потолком. Тем не менее я выключил свет и лег. Мне приснился кошмар: шторм, темнота, ветер и крысы, грызущиеся под палубой. От ужаса я проснулся. Я попытался нащупать выключатель. И в свете настольной лампы ясно увидел дыру в потолке прямо у себя над головой размером с четвертак. Прежде там ее не было. Я подождал пару минут, и вот на зазубренном краю дыры сверкнула пара желтоватых резцов.

В эту ночь я больше не спал.

Даже сальвадорцы, несмотря на свойственный всем гражданам маленьких государств горячий патриотизм и не менее горячий национализм, признают Кутуко дырой. Это трудно отрицать, особенно при виде границы с Никарагуа и того неоспоримого факта, что здесь железная дорога кончается. Поезд, привезший меня из Бостона, достиг своей конечной станции — Кутуко. Дальше, куда бы ни лежал мой путь, мне придется воспользоваться паромом, на котором за восемь или одиннадцать часов (зависит от силы прилива) я пересеку залив Фонсека, чтобы попасть в Никарагуа. Если там не случится восстания индейцев, или крестьянского бунта, или гражданской войны, то при удачном стечении обстоятельств я смогу пересечь Никарагуа на поезде. Это стоит сделать хотя бы ради того, чтобы убедиться своими глазами, насколько преувеличено всеобщее мнение об этой стране как о самом отвратительном месте в мире: самом жарком и бедном, с самым диким правительством, с самыми жуткими пейзажами, средневековыми законами и отвратительной пищей. Я питал горячую надежду проверить все это на собственном опыте. Столь негостеприимная страна гораздо лучше жуткой поездки на поезде прибавит героизма в историю моего путешествия. И хотя у меня уже было несколько памятных моментов на отрезке пути от «Саус-Стейшн» до Сан-Сальвадора, по большей части это было скорее благополучное плавание. Зато Никарагуа могло подкинуть настоящие проблемы.

Я с большой тревогой размышлял о Никарагуа еще за несколько месяцев до отправления из Бостона, когда прочел в газетах, что партизанская война (частично связанная с восстанием индейцев) распространилась от Манагуа на многие окрестности. Помнится, тогда я безуспешно задавался вопросом: с какой стати все эти окрестности оказались аккурат на пути моего предполагаемого маршрута через эту страну? Обычно я составляю маршрут путешествия, не пользуясь подсказками газет. Вооружившись как можно более подробными картами, путеводителями и железнодорожными расписаниями, я изучаю предстоящий маршрут и прикидываю, каким образом лучше всего делать пересадки с поезда на поезд. Я никогда не стараюсь выяснить, какие там отели и есть ли они вообще. Для меня главным является то, что любой город, если он удостоен обозначения на карте, достоин и того, чтоб в нем побывать. Хотя и здесь меня подстерегают необъяснимые странности: Закапа на карте есть, а Санта-Аны — нет, но такие маленькие открытия только придают прелесть путешествию. Мне приходилось слышать, что Никарагуа является центральноамериканским эквивалентом Афганистану, но, кроме этого туманного суждения да исторического факта, что с 1855 по 1857 год в Никарагуа правил полутораметровый выскочка из Теннесси, которого звали Уильям Уокер (он успел сделать английский государственным языком, узаконил рабовладение и уже совсем собирался присоединить Никарагуа к американскому Югу, да только этого коротышку подстрелили в 1860 году), я практически ничего не знал об этой стране. Ею по-варварски распоряжалось семейство Сомосы на протяжении почти сорока лет — это известно всем. Но эта партизанская война? Разные газеты, на которые мне предстояло ориентироваться, расходились во мнении, насколько она серьезна.

На всем пути через Мексику, Гватемалу и Сальвадор я покупал эти газеты в надежде разобраться в том, что происходит в Никарагуа. Новости были день ото дня хуже, и, судя по всему, приходилось ждать еще худшего. Заголовок на первой полосе: «Партизаны напали на полицейский участок» — сменялся на следующий день заголовком: «Сомоса установил комендантский час». За этим появилось: «Партизаны ограбили банк» — я всегда с особенным вниманием перевожу заголовки — и: «Сомоса правит твердой рукой». В Санта-Ане я прочитал: «Партизаны застрелили десять человек». В Сан-Сальвадоре — «Сомоса арестовал 200 мятежников, индейцы взялись за оружие». Позднее я прочитал: «В Никарагуа перемирие», но как раз перед отъездом из Сан-Сальвадора в газете La Prensa в колонке новостей появилось сообщение: «Партизаны закупили у Штатов оружие на 5 млн. долларов». При этом президент Картер хранит безукоризненный нейтралитет к событиям в Никарагуа, хотя никто в США не скрывает надежды, что рано или поздно Сомосу наконец-то скинут. Это, конечно, была благочестивая надежда, однако мне от нее не было ни тепло ни холодно. К концу февраля долгожданная революция так и оставалась долгожданной, там все еще повторялись случаи массовой резни, а Сомоса пребывал у власти. Судя по всему, он собирался благополучно просидеть на своем месте по меньшей мере еще лет сорок или же, на худой конец, передать бразды правления (в случае Никарагуа это были в основном орудия пытки) своему сыну. Перспектива оказаться в Никарагуа стала волновать меня не на шутку. Я решил, что отправлюсь на границу и проведу разведку. Потолкую с людьми. Если новости окажутся плохими, то воспользуюсь окружным путем, не въезжая в эту страну. И вот я сел на поезд до Кутуко, чтобы разузнать, что творится в Никарагуа. Это напоминало мне поход к стоматологу: когда ты плетешься туда, горячо уповая на то, что кабинет вдруг окажется закрытым по случаю острого прострела у бедняги врача. Увы, моя надежда насчет стоматолога так и не сбылась ни разу в жизни в отличие от Никарагуа.

— Вы не можете попасть в Никарагуа, — заверил меня сальвадорец, охранявший границу у будки паромной переправы. (Интересно, существует ли в мире более загаженное место и мрачный вид, чем залив Фонсека?) — Граница закрыта. Военные вышлют вас обратно.