– Да будет жизнь твоя долгой и удачливой, Человек Знака! – шепелявит он мне. – Позволено ли мне будет спросить, почем торгуешь?

Ну, я ему и заломил – и за шкуры, и за косые взгляды моих односельчан, и за позор мой, и за торговлю в неурочное время; а пуще всего – за страх, что внутри скребся, и за злость мою, из болота вынесенную.

Он и не моргнул. Лишь лениво так спрашивает:

– Не много ли берешь, Человек Знака? Снесешь ли все, что наторгуешь?

Гляжу я на купца и думаю – не про то он спрашивает. Вроде и разговор у нас торговый, да больно лица у зевак внимательные. Потом по рядам глянул – показалось мне внезапно, что за поворотом Его увидел – нет, привиделось, один я среди этих…

Так мне погано на душе стало, что хоть в Переплет лезь!

– Все, что беру, – отвечаю, – то забота моя да еще Его. Оттого знаю – снесу или надорвусь, а не испугаюсь.

– Кого это – Его? – купец интересуется.

А я возьми да и брякни:

– Того, Кто На Себя Берет!

Постоял купец, мордой бритой покривился и спокойно отвечает:

– Пойдем ко мне в дом, Человек Знака. Весь твой товар беру и цену сказанную плачу, не торгуясь. А не хочешь сейчас идти, так заходи к вечеру. Не лишай меня гостя, а себя – удачи. Спросишь, где дом Господина Фразы Зольда Рыжеглазого, – любой покажет…

Через миг – ни зевак, ни Рыжеглазого. А на прилавке передо мной мешочек кожаный, золотым звоном течет. Задаток…

Заехал я вечером к нему, к Зольду этому. Шкуры завезти-то надо? Надо. Вот и завез, за этакие деньжищи!.. А там меня в дом чуть не силком заволокли, а в доме – народу! Даже два Страничника невесть откуда взялись. Лица у всех сытые да глаза изголодавшиеся. Ждали они меня, что ли?..

Видно, ждали, только не меня. Его ждали. Давно ждали.

И стал я им рассказывать – откуда и слова-то взялись…

Кто я?..

Я – Глава. Я – Глава над белыми почтительными Страничниками, над подобострастными Господами Фразы (которые только думают, что они – Господа), над многочисленными Хозяевами Слова и над бесчисленными Людьми Знака.

Я – Глава над всеми. А надо мной – только Она. Книга. Она надо мной, и подо мной, и вокруг меня, и во мне – потому что я не просто Глава над людьми.

Я – ее Глава. Надо понимать, не единственная. Но я – живой, а остальные – написанные.

Так что в каком-то смысле я единственный. И Книга знает это. А я знаю, что без меня, без живой человеческой души, сила Книги бессильна.

И все-таки во мне течет Сила. Ее Сила. Во мне бурлят, пенясь давними событиями, страсти многих людей, чьи судьбы записаны в Ней. И моя судьба тоже принадлежит Ей. Я уже успел понять, что всем Страничникам в прошлом было предложено, как и мне, принять участие в упорядочении здешнего мира. Самые умные, самые гордые – ко всем Зверь-Книга подобрала ключик, каждого прочитала до конца. И вчерашние бунтари – сегодняшние Страничники.

Читано-перечитано…

Кроме меня. Потому что я наконец вспомнил. Потому что Книга случайно, по ошибке – а я далек от того, чтобы уверовать в Ее безошибочность и непогрешимость, – раскрылась передо мной не на том месте.

Прочитав меня до конца – ах, самонадеянность моего прошлого незнания! – и забросав мою глупую душу своими страницами, завалив ее шуршащим обжигающим снегом, Она забыла (или не смогла) разорвать ту страницу, на которой беспечный турист Анджей брел сосновым лесом к невидимому еще хутору…

И я прочитал сам себя.

Заново.

(…Нет… нельзя об этом думать! Иначе…)

Впрочем, сейчас можно. Потому что сейчас Она – это Он. Зверь. А Зверь не способен подслушать мои мысли – это я успел понять.

По-моему, во Время Зверя даже связь Книги с Переплетом ослабевает, и через Переплет можно пройти. Наверное. Только снаружи никому не известно, когда Зверь-Книга меняет ипостаси…

Я спокойно смотрю в желтоватые безвекие глаза, я отвечаю, спрашиваю, вежливо улыбаюсь в ответ на острозубую ухмылку Зверя, я восхищаюсь Его остроумными парадоксами – но в это время я могу думать. Я могу вспоминать.

Я могу понемногу, по крохам вновь обретать самого себя. Боже, сколько же времени прошло с той поры, как я… Сколько? Не знаю. Я потерял счет времени.

Зато я помню, кто я. Это очень много. Но и это не все.

Я не только помню. Я начал действовать.

Я – Анджей, а не я – Глава.

Я уже почти не боюсь Ее – наверно, мне нечего терять, хотя приобрел я вполне достаточно. Но все равно я действую с осторожностью незрячего в ночном лесу. Я иду почти незаметно.

На ощупь.

Но – иду.

Я способен ощущать и копить Ее силу. Я способен увидеть почти все, что творится внутри Переплета, – кроме трех-четырех участков, которые по-прежнему скрыты от меня; и хутор, где остались Талька и Бакс, – один из них.

Пусть, ладно. Мне хватает того, что я вижу.

Далеко не все в Переплете идет так, как хотелось бы Ей, – в последнее время Знаки все чаще выпадают из своих Слов или меняются местами, не во всех Фразах Слова стоят на нужном месте; и сбиваются с ног измученные Страничники…

Я знаю, что происходит.

Люди совершают Поступки. Потому что они – люди. Как самой Книге не хватает живого человеческого сердца, чтобы Ее Сила становилась реальностью, так упорядоченной ритуальной вежливости не хватает искренности, чтобы стать сутью и ядром.

А без искренности эту странную мир-Книгу, на окраину которого (или которой) свалилась троица невинно убиенных туристов, – без искренности ее ни читать, ни писать попросту неинтересно.

Да и жить в ней – тоже.

«…– Учитель, – спросил ученик, – когда лев бросается на слона и когда он бросается на робкого сайгака, – он вкладывает в удар одинаково великую силу. Что за дух движет львом?

– Дух искренности, – ответил учитель».

Люди совершают Поступки. Злые или добрые – я далек от того, чтобы взять на себя бремя судьи. В самом добром Поступке кроется зародыш Зла. Если я спасаю девушку от насилия, всегда найдутся недовольные. Сам насильник, к примеру. Особенно если я пришибу его в момент спасения девицы.

Будни палача; исповедник, нарушающий тайну исповеди убийцы-маньяка; содержательница борделя, подобравшая на улице умиравшую от голода девочку и давшая ей работу, – это добро или зло?