карнизов, о плитки дорожек маленького садика. Она всё ещё чувствовала запах Анны Кармайкл на своей коже. Мина закрыла глаза, раздумывая, не заснуть ли снова, очень медленно осознавая, что осталась в кровати одна.

Дождь закончился, и звук капели — этот регулярный и размеренный плеск воды по воде с точностью часов — исходил не снаружи. Мина открыла глаза и перекатилась в холодную пустоту, образовавшуюся в отсутствие Анны. Горел свет в уборной. Мина моргнула и позвала женщину по имени:

Люси…

— Анна? — горло Мины сжалось, и ощущение покоя, с которым она проснулась, внезапно смыло приливом страха и адреналина. — Анна, с тобой всё хорошо?

…ты позвала Люси, сначала, позвала ли я…

Кап, кап, кап…

Пол под ногами был холодным. Мина прошла мимо высокого комода по голым доскам пола, позже уступившим место сглаженной ногами, временем и плесенью мозаике керамических плиток. Некоторые плитки отсутствовали, оставив грязные красновато-коричневые дыры. Эмаль на большой ванне была кое-где сколота, обнажая чёрный чугун, когти львиных лап скорчились в литом ужасе, пытаясь зацепиться за скользкие плитки.

Люси Вестенра, вновь опустошённая, лежала в ванне, заполненной едва не до краёв. Капли воды надувались гнойниками, пока их не освобождал от латунного крана собственный вес, и тогда они падали, растворяясь в тёмно-красной воде. С краёв ванны безвольно свешивались руки со вскрытыми венами, голова склонилась назад под неестественным углом. В плоти были вырезаны три широкие улыбки, и все они обращались к небу — или только к Мине.

На полу, там, куда она выпала из руки Люси, лежала опасная бритва, мокрая, с лезвием, отсвечивающим липким пурпуром. И, подобно падающей воде, Мина стояла до тех пор, пока её не освободила гравитация. И тогда она упала.

Октябрь 1946

После войны, после пахнущих аммиаком и антисептиком комнат, где электроды быстрым притупляющим шипением заполняли пространство между её глазами, после долгих лет, на протяжении которых её спасали от самой себя, а мир самоубийств берегли от неё, Мина Мюррей вернулась в Лондон.

Новый город с Темзой цвета грязной воды. Лондон чрезвычайно изменился. Иссечённый шрамами от огненных бурь Люфтваффе, в отсутствие Мины он состарился на двадцать четыре года. Она провела три дня, блуждая по улицам, и разрушения были как лабиринт, головоломка, которую можно либо решить, либо выбросить, если ничего не получается.

У Олдерманбери она остановилась перед развалинами святой Марии и представила — нет, пожелала, — как её руки сжимаются на шее Ван Хельсинга. Его хрупкие, старые кости развалились бы, как обугленное дерево и разбитые церковные скамьи.

Ради этого, ты, старый ублюдок? Ради этого мы спасли Англию?

Вопрос, осознав собственную внутреннюю бессмысленность, саму собой разумеющуюся тщетность, повис в пустоте, как все эти выбитые взрывами окна, обрамляющие осеннее синее небо, как заканчивающиеся завалами коридоры. Как её отражение — женщина, которой до семидесяти остался год, смотрела из оконного стекла, избежавшего разрушения, казалось, специально для этой цели, для этой секунды. Мине Мюррей оставался год до семидесяти лет, и она выглядела почти на свой возраст.

Мальчишка, сидевший на стене, смотрел, как женщина выбирается из такси. Старая женщина в чёрных чулках и чёрном платье с высоким воротником. Её глаза скрывались за тёмными очками.

Он отвлёкся и упустил маленькую коричневую ящерицу, которую мучил, и та благодарно скользнула в трещину или расселину полуразрушенной кладки. Мальчик подумал, что женщина похожа на вдову, но интереснее притвориться, будто она шпионит на джерри[51] и явилась на тайную встречу, чтобы обменять тайные сведения на другие тайные сведения, получше. Она шла, делая короткие шаги — возможно, считая так пройденное расстояние. Холодным ясным утром её ботинки отчётливо стучали, словно давая кодированный сигнал, может, азбукой Морзе. Мальчишка подумал было, что ему стоит быстро спрятаться за осыпавшейся стеной, но тут женщина его заметила, и стало слишком поздно. Она помедлила, потом, когда такси отъехало, нерешительно махнула рукой. Прятаться было слишком поздно, поэтому мальчик махнул в ответ, и тут она снова стала просто старой женщиной.

— Привет, — сказала она, пытаясь выудить что-то из сумочки. Вытащила сигарету и, когда мальчик попросил, вдова достала ещё одну — для него. Зажгла его сигарету серебристой зажигалкой и повернулась, глядя на выпотрошенные руины аббатства Карфакс, на разрушенные, шаткие стены, ожидающие неизбежного падения. В ветвях обгоревших деревьев пели шумные жаворонки и ласточки, а дальше под солнцем блестел пруд для уток.

Женщина прислонилась к стене и выдохнула дым.

— Немного после них осталось, правда?

— Нет, мэм. Сюда в прошлом году попала одна из «жужжалок»[52], — он сымитировал для неё звук ракетного двигателя, всё понижая голос, пока не закончил низким звуком взрыва.

Женщина кивнула и затушила сигарету об обнажившийся цементный раствор, двигая её взад и вперёд, пачкая чёрным пеплом по серо-жёлтому, а потом бросила окурок себе под ноги.

— Знаете, тут появляются привидения, — сказал мальчик. — Правда, в основном ночами.

Она улыбнулась, и мальчик увидел за её напомаженными в цвет крови губами окрашенные никотином зубы. Женщина снова кивнула.

— Да, — сказала она. — Да. Полагаю, так и есть, верно?

Мина убила его вдали от дороги. Тайком достала из сумочки купленную в Чипсайде опасную бритву, пока мальчишка выискивал кусочки шрапнели, чтобы ей показать, — зазубренные сувениры приятного осеннего вечера в Пурфлите. Одна рука в перчатке быстро закрыла ему рот, и мальчик успел издать только слабый придушенный удивлённый звук, прежде чем она провела лезвием по его горлу, и тёмная и влажная жизнь выплеснулась на камни. Он стал первой жертвой с её возвращения в Англию, поэтому какое-то время Мина просидела рядом с ним в холодной тени накренившейся стены, чувствуя, как кровь засыхает корочкой вокруг её рта.

Один раз Мина услышала радостный собачий лай со стороны развалин, которые долгое время назад были убежищем Джека Сьюарда. Она вздрогнула от прилива адреналина, а сердце пропустило удар, а потом застучало быстрее: она подумала о том, что кто-то мог идти сюда, что её нашли. Но никто не пришёл, и она сидела с мальчиком и удивлялась тому, что всё ещё чувствовала внутри запутанный узел пустоты, неизменный и, очевидно, неизменяемый.

Часом позже она оставила мальчика под неряшливыми кустами и отправилась вымыть руки и лицо в сверкающем пруду. Если в Карфаксе и появлялись призраки, они обошли её стороной.

Август 1955

В тесном и суматошном кабинете в западном Хьюстоне было даже жарче чем обычно. Жалюзи были опущены, чтобы не впускать солнце, так что оставался только мягкий свет латунной настольной лампы Одри Кавано, ненавязчивая раскалённая белизна сквозь зелёный