Он посмотрел на Бриккен. Та покачала головой.

– Я не могу, ты же знаешь, – ответила она. – После Фридиного кота не могу.

Они долго смотрели друг на друга. Бриккен мягко закрыла за собой дверь и пошла на автобус, чтобы навестить свою приемную сестру Грету. Ее спина удалилась в направлении шоссе. Руар сидел, опустив голову, но я знала, что он это сделает. Он из тех, кто стоит прямо, когда весь мир идет кругом. Люди и предметы могли налететь на него, но отскакивали с мягким стуком, не царапая. Я могла бы существовать на его орбите, совершать один оборот за другим, а он все время оставался бы на месте.

Вздохнув, он пошел в кабинет. Когда он вышел на двор со своим старым ружьем и завернутой в газету салакой, я стояла у окна, зажав рот рукой. Руар дал кошке салаку. Почесал ее за ухом, провел рукой от головы до хвоста. Сквозь шкурку торчал позвоночник, шерсть свалялась, кошка покачивалась на лапах. Выстрел прозвучал не так громко, как я ожидала.

Не так-то много крови умещается в одной кошке.

Идя прочь со зверем на руках, он заплакал. Я не думала, что он так расстроится – только Бриккен. Но почти у всех людей кожа тонкая, как листок. Тоньше, чем можно представить себе. Он ушел в сторону охотничьей вышки, а я прибралась на том месте, засыпала пятно песком и пылью, так что все стало почти как обычно.

Когда в тот вечер Бриккен позвала Курбитс, та не пришла.

– Думаю, она ушла по тропинке в Рэвбакку, – сказала я.

И взглядом заставила Руара замолчать.

Не сказала все как есть. Правду я говорю редко.

Унни

Пустота

Кровотечение прекратилось, схватки ушли. Мой ребенок остался со мной. По крайней мере, еще на какое-то время. Малышка вцепилась в корень моего сердца. Под прикрытием моего тела я, отбросив все сомнения, взращивала небольшой росток, и она продолжала расти у меня в животе. По утрам я подолгу лежала под одеялом, проводя руками по округлому животу. Улыбка вернулась ко мне, деревянная кровать скрипела, пока мы с ребенком росли вместе. Жизнь несла нас дальше – когда я стала совсем большой и неповоротливой, то не уставала удивляться, с какой легкостью ты пробегал по снегу через наш двор, Руар. Вы то влетали в дом, то выбегали наружу – только что были рядом со мной, и вот от вас осталось лишь углубление в кровати, где кто-то из вас только что сидел. По утрам, пока ты накрывал к завтраку, я заплетала косички Туне Амалии, вплетая в них яркие ленточки – мне уже было трудно дотянуться из-за живота, и ты смеялся над этим.

– Скоро мама станет совсем как мяч!

– Мама снеговик?

– Мама снежный ком!

Когда Туне Амалия собиралась искупать Беатрис в луже талой воды, я оказалась слишком неповоротливой, чтобы помешать ей, но ничего страшного. Мы прокипятили Беатрис в котле для супа и посмеялись, увидев, что ее ноги вытянулись в мокром виде, пока она висела на веревке и стекала. Когда мы спали, ваше дыхание звучало, как летний норвежский ветер, хотя вокруг стояла зима. Ваша сестричка стучала коленками мне в ребра, пробираясь поближе к сердцу. Мой третий ребенок рос и крепчал во мне.

В последние недели перед ее рождением сердце у меня билось часто-часто. Неподалеку от домика я встретила свою подругу ворону – на этот раз она подлетела поближе, изучая меня и мою корзину. В конце концов она оказалась так близко, что я могла бы прикоснуться к ней. В груди у меня затрепетало, словно у меня тоже птичье сердце. Ворона разглядывала меня, склонив голову на бок. Меня она ни капельки не боялась, ведь мы с ней старые знакомые. Мы прекрасно понимали друг друга: ведь она наверняка высиживала яйца, кормила птенцов и волновалась за них.

– Привет, подруга! – сказала я. – Высмотрела сегодня что-нибудь интересненькое?

Ответа я не получила, но ее глаза-бусинки долго меня рассматривали. Когда моя подруга взлетела со своей ветки, я почувствовала, как ребенок перевернулся во сне – там, внутри, в тепле.

Твоя сестра родилась спустя месяц в той маленькой теплой компании, которая была нашей стаей – родилась в ту ночь, в которую когда-то родилась я сама, отмеченную моими криками и голодом для тебя и Туне Амалии. Подарок себе самой на день рождения – и я его пережила. Тело казалось опухшим, горячим и сильным. Время шло час за часом, схватки приходили и уходили, а я все больше уставала. Мне так хотелось пить, что в перерывах между схватками мне буквально чудился влажный глаз лесного озера, но в конце концов я справилась. Почувствовала себя тигрицей, превозмогающей все. Когда совсем не оставалось сил, я все же собирала последние силы ради тебя и Туне Амалии, ради твоих взъерошенных волос и нежного пушка у нее на шее. Я должна позаботиться о том, чтобы вы не боялись, не остались сиротами, чтобы вам не пришлось бежать сломя голову от сумасшедшей матери. Наконец я ощутила, как она выходит, взяла ее руками и прижала к телу – тому самому, из которого она только что вышла. Она пищала, а я дышала вместе с ней, а когда моя новорожденная дочь закричала от усталости, я почувствовала, как расслабилась всем телом. Она была мокрая и блестящая, меня заливало чувство счастья и облегчения, а сквозь все это – жажда, иссушавшая меня, которая могла помешать выделению молока. Туне Амалия принесла мне воды, я схватила кружку обеими руками и стала жадно пить. Потом дала ей подержать маленькую сестричку. Глядя на нее, я ощущала, как Туне Амалия растет у меня на глазах, и я давала ей советы, пока она обтирала сестренку полотенцем.

– Мамочка, можно ее буду звать Беатрис?

– Пчелка моя, это прекрасное имя, но ведь так уже зовут твою куклу. Я хочу, чтобы у твоей сестры было собственное имя – ничего другого у нее, пожалуй, не будет, что принадлежало бы только ей. Твою бабушку звали Берта Амалия. Что скажешь по поводу Берты?

Туне Амалия только приподняла брови.

– Тогда Биргитта Корнелия, как ту актрису?

Дочь покачала головой, взглянула на свою новорожденную сестру и наморщила нос.

– Только не Биргитта, звучит как имя старой тетки!

Я задумалась. Пока Туне Амалия обтирала полотенцем маленькое тельце, я почувствовала, насколько устала. Мне вспомнилась целительница, ее руки, постоянно находившиеся в движении – они собирали, показывали.