– Всё то же… Ты знаешь. Я главным образом получаю неаполитанские и римские издания.

– Да?

– Полным – полны известиями о Моини.

– Каком Моини?

– Ты уж забыл! Твой соперник – неаполитанский трагик.

– Ах, да. Я помню. Ты говорил мне.

– Он до сих пор выступает в ролях твоего репертуара исключительно – и, небывалая вещь, в «Corriere di Napoli» сама знаменитая Матильда Серао[67] посвятила ему несколько статей подряд. Да каких восторженных! Одна так и называется: «Новый великий артист Италии».

– Они быстро раздают дипломы на величие.

– Нет, тут действительно что – то выдающееся. Королева Маргарита[68] приезжала из Рима смотреть его. Приходила к нему на сцену, и сама сказала: «Я здесь для вас только». Говорят, театр Сан – Карло ломится от зрителей.

– Как Сан – Карло?

– Да, он в Беллини кончил и дирекция Сан – Карло предложила ему у себя.

– Ого… Это серьезно значит.

– Его главным образом сравнивают с тобою в молодости. Говорят красавец и голос – музыка. Потом отмечают глубокое изучение типов, которые он берет, и большие научные знания.

– Ну, что же… Места всем хватит. Мир Божий велик. Есть где разойтись каждому. Да, ты помнишь моего Этторе?

– Еще бы!

– Ведь и он было вздумал на сцену.

– Ну! Он у тебя инженер?

– И хороший! Так нет же, вообразил себя гением, и где – то в Фаэнце у старого мошенника Морони выступил…

– Что же ты?

– Образумил… Я его не видел, но знаю, – ни искры таланта. Ведь ты понимаешь: после меня в одном и том же роду и не может явиться ничего крупного на этом поприще. Теперь строит мосты и проводит дороги где – то в Смирне…

– А жаль. Брешиани 1 – й передал бы скипетр и державу Брешиани 2 – му.

– Я предпочитаю быть первым и последним. Ты мне во всяком случае доставь газеты, где об этом Моини пишут.

– Хорошо…

В ту же ночь старому актеру не спалось…

С ним в последнее время всё чаще и чаще случалось это. Годы сказывались. Он считал себя счастливым, если ему удастся забыться часов на пять. На этот раз он точно на дно опустился, и волны его залили, как в два ночи будто кто – то толкнул его. Брешиани внезапно приподнялся на постели и пристально начал вглядываться в окружавшую его темноту. В комнате никого – тишина. Только часы стучат на столике у кровати, да за окнами сиротливо и уныло воет северная метель. Он опять улегся. С наслаждением вытянулся под одеялом, но заснуть уже не мог.

Мысли, как молотки, стучали в его голове. Моини? Какой это может быть Моини? Откуда он вынырнул? Право, эта молодежь, как дождевые пузыри на болоте, вскакивает. Хорошо, что и лопается, как дождевые пузыри. Впрочем, почему это «хорошо?». Ведь нужно же кому – нибудь выступить. Ну, умрет он, не станет потом Сальвини… Росси моложе их всех – неужели же и итальянскому искусству глохнуть и падать? Ведь всего места на сцене не заполнишь одним собою… А все – таки, на зло ему самому, что – то щемит у него на душе и жалуется… Даже в пот его бросило. Молодой, красивый! Он тоже был и молод и красив. Молодой, красивый и сильный. А ведь за молодостью и силой – будущее. Хорошо еще ежели Брешиани умрет вовремя королем на сцене. А что, когда придется уступать место и сторониться перед новым величием?

Ведь его сын прав. В этом Карло Брешиани наедине с самим собою не может не согласиться. Наедине и ночью. Ведь он уже ничего нового не даст. Слишком для этого стар. «Закостенел», как писал в своем дневнике Этторе. У него вон и кинжал всегда падает в одну и ту же точку… Что если публике понадобится новый прием – хоть и не такой же гений. Ведь он и мог и должен был приесться. Дома положим, его успех не падает, но ему передавали, как зрители разговаривают: «Посмотрите, какой у него сейчас будет великолепный момент: он отбросит ее, отступит и окинет уничтожающим взглядом»… И он действительно, отбрасывал, отступал и окидывал. И публика не ошибалась – это было великолепно.

Но ведь ей, может понравится, что другой в эту минуту не отступит, а схватит артистку за голову, приблизит ее глаза к своим и взглянет на нее несколько иначе… Ведь, в самом деле, плохо, ежели привычный зритель на пространстве пяти актов, – вперед угадывает всё и только проверяет также ли это хорошо, как прежде? А вдруг, новое, может быть и похуже, да уж потому и будет лучше, что ново, не то, к чему все привыкли и чего все ожидают… Пересмотреть бы все свои роли и переделать их – да куда. Это всё равно, что кончающему свою карьеру певцу переставлять голос – и последние нотки его потеряет.

XXXII

На другой день ему принесли газеты, но читать их было некогда.

Старик оканчивал здесь гастроли, чтобы продвинуться еще более на север. Хлопот оказывалось много, и целая пачка печатных листков, засунутая в саквояж, ожидала очереди, пока Карло Брешиани не сел в вагон. Там от нечего делать вспомнил о ней и кликнул в купе секретаря.

– Найдите тут и прочтите, что такое пишут про нового трагика Моини.

– Дрянь какая – нибудь! – презрительно уронил тот.

– Почем знать.

– Италия дала вас, Сальвини, Росси и Дузе… Теперь она должна отдохнуть. Гении не рождаются так часто. Это – закон природы.

– Я про гения не говорю… Но таланты должны быть.

Тот отыскал.

Действительно и Матильда Серао, и какой – то Синибальди, и другие чуть не целые столбцы газет усеяли восклицательными знаками. Общий тон был «итальянский», т. е. до нелепости восторженный. Диапазон оказывался до того высоким, что перед ним должны были бы спасовать певицы, берущие легко трехчертное ля – бемоль. Точно они, эти Серао, Синибальди и КоАмерику открыли и на весь свет орали о своем необыкновенном счастье. Карло Брешиани слушал, улыбаясь. Ему была знакома давно эта манера, и он пропускал целые столбцы мимо ушей…

– Постойте… Вы вот что поищите – ка. Нет ли там заметок Ладзаро… Они всегда очень коротки и подписаны «Piccolo»… Это должно быть в «Don Marzio»…

– Есть…

– Ну вот мне их – то и надо, а всё остальное можете швырнуть.

– И Матильду Серао?

– Матильда пишет отличные повести, а об искусстве судит чисто по – женски.