Она слишком впечатлительна. Когда Поцци выступил в Саннадзаро, она объявила его вторым Гарриком[69], а через год его подряд в семи театрах освистали, и он должен был оставить сцену… Дайте мне Ладзаро…

– Сейчас…

Секретарь пробежал наскоро несколько листков.

– Представьте, Ладзаро пишет то же самое.

– Это вот серьезно. Ну?

Секретарь начал вслух. Действительно Моини сравнивали с Росси, Сальвини и Брешиани. Говорили, что он, очевидно, изучая их, прошел превосходную школу, но отнесся к великим учителям только как к подготовке – ни более, ни менее. У него до сих пор заметно влияние этих первоклассных мастеров итальянского искусства, – но он, если можно так выразиться, демократизировал их, внеся в исполнение много порывов, сердца и искренности, часто идущих вразрез с условными рамками трагического церемониала. В Гамлете – это действительно мечтатель, северянин, для которого в холодных туманах его родины ничто не является резко определенным, решительным, бесповоротным. Его колебания – не слабость воли, это скорее невнимание к ужасной действительности, присущее душе, уносящейся к возвышенному и нездешнему… В Отелло – это не ревнивец, напротив – доверчивый влюбленный. Сердце чистое, характер благородный. Он должен и быть ужасен, когда все упования его жизни разбиты. Он уничтожит Бога, которому молился, может быть, для того, чтобы в своей душе еще более возвысить того же Бога.

– Это слишком темно… Что Ладзаро говорит об успехе Моини?

– Театр посещается лучшею публикою Неаполя. Масса приезжих из Рима. Импресарио удвоил цены.

– Вот это важно. Если в нашей Италии начинают дорого платить – значить стоит.

– Говорят, Моини необыкновенно красив и напоминает вас в молодости. Только у него больше мягкости и грации. Он, так сказать, человечнее. «Брешиани часто напоминал собою античные статуи, высеченные из мрамора или отлитые из бронзы. У Моини – всюду чувствуется живое тело. Это не пластика ваятеля, а пластика жизни, часто величавая, всегда благородная, иногда нежная».

– Ого… И это всё Ладзаро?

– Да!

– Ничего не понимаю. Он не из таких, которые легко увлекаются.

– Вот и еще… «Он удивительно разнообразен. Брешиани точно гениальным скульптором отлит в одну и ту же форму. У Моини игра всегда в зависимости от настроения, от новой пришедшей ему в голову мысли. Мы видели его два раза в Цезаре, и были изумлены. Так резко одно исполнение отличалось от другого… Оказывается: недавнее исследование Чезаре Канту[70] вполне изменило взгляд молодого артиста на это лицо. И еще – попробуйте послушать Брешиани с закрытыми глазами – вы потеряете все. Сделайте тот же опыт с Моини – и вы сердцем поймете, что этот…»

– Да что он заладил: Брешиани да Брешиани. Дался я ему! Сравнивал бы его с другими артистами. Мало ли нас…

Секретарь живо понял настроение патрона, свернул газеты, положил их на сетку и тихо вышел из купе.

«Новые боги! – горестно задумался великий муж. – Новые боги и сейчас же старых долой с пьедестала и вдребезги! Ото всех я ожидал этого, но никак не от Ладзаро… Верно, в самом деле Моини чем – нибудь напоминает меня – не может быть иначе. С чего бы его постоянно сравнивали со мною. Однако, должно быть, и зритель теперь изменился… Ценит искренность, простоту, скромность. В мое время он другим был… Что это? Уж не евангельское ли: последние будут первыми. Нет, нам приходилось постоянно доказывать свое превосходство над толпою. Неужели другой народ пошел? Бывало, вы – чудо. Вас разглядывают в бинокли. Умей быть красив, но берегись искренности. Ее не прощали. Никому не было дела до твоего сердца. Публика не хотела, чтобы ты походил на каждого. Если у тебя оказывались те же чувства и мысли, что и у нее, она перевертывала бинокль, и ты уже являлся ей жалким лилипутом. Поневоле мы привыкали к картинности, величавости. Нам предстояла трудная задача. Мы могли быть в обществе или царем или забавой. Сумей сделаться первым, чтобы не опуститься до второй… И короноваться мы должны были сами… Равенства не оказывалось вовсе. В этом, что ли демократизация великих артистов, не понимаю? Матильда Серао обвинила нас даже в некотором шарлатанстве. Да ведь сначала никто не бывает шарлатаном. Такими нас делала зала, возводя часто своих любимцев на несоответствующие пьедесталы. Ей нужны были идолы, и если они ее не обманывали, она их разбивала и ставила себе новые. Всех чудес Моисея оказалось недостаточно: толпа, площадь все – таки воздвигла себе тельца. Ей истуканы более по плечу, чем божество… Искренность, свобода ошибаться! Мы что – то не слышали об этом. Мы не могли играть сегодня так, а завтра иначе. Значит из двух раз, из двух тонов один был неверный? Поневоле отливались в одну и ту же форму… Нервов бы не хватило на другое.

Бывало и так, что взял не настоящий тон – держись его. Молодым богам толпа прощала уверенность в успехе, гордо поднятую голову, даже презрение к ней… Но, усомнившись в самих себе или постарев, мы должны были за это расплачиваться ужасно, и та же толпа, как Шейлок[71], брала с нас жидовские проценты».

XXXIII

Он сам не сознался бы, но этот внезапно вынырнувший соперник мучил его чем дальше, тем больше.

В самом появлении Моини было что – то странное. Обыкновенно случается так: перед бесспорным, настоящим и крупным успехом о молодом артисте начинают говорить, писать. Отмечают, что он подает надежды, делают ему указания, и имя, мало – помалу, растет. A тут вдруг явилась готовая слава и при этом все в один голос упоминают, что артист до сих пор нигде не выступал. Ведь это только Афина Паллада явилась из головы Зевса во всеоружии… Так – то мифология! A тут действительность сыграла штуку куда удивительнее. Ведь если он на сцене как дома, так где – нибудь же он привыкал к ней?

В Москве Брешиани справился у своих: быть не может, чтобы театральные журналы уже не напечатали портрета восходящего светила. Ведь Моини, по его мнению, из молодых да ранних. Едва ли он пропустит такой случай – еще плюс прибавить к блистательной рекламе. Нет – нигде о нем ни черточки. Видимое дело, он и не подписался на эти продажные листки, иначе они трубили бы о нем во всю мочь. Только одна «Scena Illustrata» (все – таки почестнее других) сообщила читателям, что, несмотря ни на какие усилия, она до сих пор не могла достать фотографии Моини… «Оригинальничает, верно! – объяснял по – своему Брешиани. – И умно