узнал слишком поздно, когда Лидочкины письма уже отправили обратно. Спустя пару месяцев его дядя перевез к себе тетушек, и Леня собрался навестить их в первые же выходные. Родители Леонида жили в Подмосковье, а дядя с семьей — в Королеве. Отец вызвался подвезти его, он только купил новый автомобиль и ужасно им гордился. Они решили выехать пораньше, но в утреннем тумане на проселочной дороге в них влетела встречная машина. Отцу удалось вовремя вывернуть руль, они выжили, только в тот день вместо визита к тетушкам Леня отправился на больничную койку со сложными переломами обеих ног. Он маялся не от боли, а от тоски по своей потерявшейся любви, уговаривал родителей и родственников поехать и узнать, что случилось с его девушкой, но все эти люди были взрослыми, мудрыми и правильными, у них был жизненный опыт. Они все искренне желали Лене блага. В его возрасте надо думать об учебе, будущей работе и здоровье, считали они. Все эти девушки, говорили они, никуда не денутся, ты найдешь себе таких еще миллион. Парню надо нагуляться, повторяли они. А Леня измучился, извелся, похудел и совсем перестал спать, он не мог думать ни о ком, только о ней, он готов был бежать к ней на край света, но попробуй бежать, когда к ногам в прямом смысле привязаны пудовые гири. Между ним и Лидочкой было расстояние, время и люди… Иногда это может быть самым сложным испытанием — люди, которые знают, как правильно.

Тем временем мать Лидочки становилась совершенно невыносимой. По утрам она так и продолжала носить на кладбище завтраки, но, поставив на могилку традиционную рюмку для покойника, накрытую куском черного хлеба, она все чаще стала наливать и себе и после этого уже не просто рассказывала погибшему мужу о своих мыслях, делах и событиях в поселке, нет, теперь она ухитрялась ссориться с ним даже на кладбище. Когда мать, сидя у могилы на лавочке, распалялась все больше, кричала и грозила пальцем фотографии с черной лентой, Лидочка поначалу пыталась ее урезонивать, а потом просто уносила Мишеньку подальше и гуляла с ним по кладбищенским аллеям, над которыми в утренней тишине раздавались материнские гневные крики и вопли разбуженных ворон.

Мать срывалась теперь по любому поводу и на ней, и на Мишеньке. У нее в голове что-то сдвинулось. Ребенок, который обязан был удержать загулявшего мужа, не справился и не удержал его, но всю злость мать вымещала на Лидочке. Как будто она была виновата абсолютно во всем. Что бы она ни делала, она всегда раздражала, разочаровывала и выводила мать из себя. Когда Сима в очередной раз принесла Катерине толстую пачку писем от Лени, та привычным жестом бросила их в печь, вытерла о фартук руки, села за стол и спросила:

— Бланк у тебя есть?

— Телеграммный, что ли? Найдется. — Сима пока не понимала, что задумала ее подруга.

— А адрес этого гастролера?

— Что за гастролер?

— Не прикидывайся! Москвича этого, гаденыша, упыря этого, которому дочка моя понадобилась.

— Катя, да что ты взъелась-то так на мальчишку? Может, он и неплохой, может, и помощи как раз от него было бы вам.

— Какой он неплохой? Нищий он, такой же, как мы! Помощь какая от него? Студентишка! Лидку увезет, кто о нас заботится станет? Хочешь, чтобы я тут пропала с ребенком? Это ты мне, между прочим, насоветовала рожать, а теперь вот! Кому я нужна с прицепом?

— Катя, Катя… Ну кто же знал… — Громкая тучная Сима втянула голову в плечи, опасаясь подружкиного гнева. — Я же как лучше хотела. Да и Мишенька какой ладный получился, весь в отца, царствие ему…

— Ладный? Кому он нужен? Кому мы все теперь нужны? А?

— Вот тебе бланк, на. — Сима осторожно подсунула Катерине голубую бумажку. Ввязываться в споры даже она теперь не решалась. — А адрес сейчас поищу, Кать, где-то в сумке был или на телеграфе лежит, мне его Нюся с Мусей приносили. Найдем, не переживай.

— Адрес найдешь и телеграмму отправишь! Сегодня же, — припечатала Катерина и вывела крупными буквами под собственную диктовку: «Я вышла замуж. Не ищи меня и не приезжай сюда. Я не хочу тебя видеть. Ты мне больше не нужен».

— Катя, Кать… — робко позвала Сима. — Это накладно получится. Это ж телеграмма, каждое слово три копейки, и адрес тоже считается.

— Зараза! — Катерина скомкала испорченный бланк и швырнула его в печь. — Давай другой! Значит, вот так: «Я замужем. Забудь про меня». Вот! И адрес.

— Ага, — закивала Сима. — Так хорошо. Очень хорошо. Так и отправим. Можно еще «про» убрать для экономии. «Забудь меня!» О как.

Она помолчала, потом еще раз прочла текст одними губами, посмотрела на свою подругу, вздохнула, хотела что-то сказать, но не решилась. Опять перечитала и потом все-таки сказала:

— Кать, а ты уверена, что мы правильно делаем? Ну а вдруг любовь у них?

— Что? — Катерина прищурилась. — Что ты сказала? Любовь у них? Ты в моем доме гадостей этих чтоб и не говорила! Постыдилась бы. Вон, меня куда любовь привела? Хорошо мне, думаешь? Вот и нечего! Семья у нас. Семья первей всего в жизни. И Лидка должна о семье своей заботиться! Должна! Обо мне и Мишеньке! Она ему старшая сестра! Она должна и обязана! И не смей мне тут больше ни слова ни про какую любовь.

Леонид получил телеграмму, как раз когда вышел из больницы. Ему в комнату в общежитии принес ее сам комендант. Раз телеграмма — значит, дело важное. Леня прочел ее и понял: ему срочно надо туда. Ехать, лететь, бежать. Через три дня он был в том самом поселке.

Приехал на проходящем поезде — стоянка одна минута, быстро выбраться из вагона ему помогли попутчики, он подхватил костыли и зашагал к автобусной станции. Переломы еще давали о себе знать. Как ни странно, сердце у него стучало не тревожно, а радостно, он знал, что сейчас увидит Лидочку, а больше ему ничего не надо было. Он не поверил ни единому слову в той телеграмме, Лидочка ни за что бы так не написала. Он вышел из автобуса и пошел, ему хотелось набрать полные легкие воздуха и крикнуть: «Лида!» — но тут его самого кто-то окликнул. Он обернулся и увидел женщину с коляской. Коляску он сразу узнал, а женщину никогда раньше не видел, но сразу понял, кто это.

— А ну, погоди-ка, — сказала она, даже не поздоровавшись.

— Здравствуйте, — улыбнулся Леня.

— И тебе не хворать. Хотя вижу, хвораешь. — Она показала на костыли. — Какими судьбами, какими ветрами?

— Я