— Быстрее! Вон наш выход!

— Мама, не беги, там еще полно народа! Бабушке тяжело. Как вас вообще угораздило перепутать рейсы?

— Да кто ж виноват, что в эту вашу Турцию самолеты летают чуть ли не каждые полчаса!

— Всё, успели. Угомонитесь уже. Бабулечка, присядь вот тут. Посадку еще даже не объявили. Мама, дай мне рюкзак, я сбегаю переоденусь, на меня все пялятся.

— Никто на тебя не пялится, это прекрасное платье, и оно очень тебе идет. И я даже помню, кто его шил, чудесные жили у нас в городке старушки, Нюся и Муся. Анна и Мария то есть. Вот они мне его и подарили, это платье, когда…

Нина вернулась домой после репетиции студенческого капустника. Они решили ставить номер с танцами и песнями из «Стиляг», и у бабушки в шкафу, на антресоли, в старом чемодане нашлось чудесное платье! Как раз тех времен, самого модного фасона, в синий цветочек. Ниночка примерила — платье село как влитое. Оно так ей нравилось, что на генеральную репетицию она отправилась прямо в нем, а когда вернулась, дома творилось что-то непонятное: все носились, таскали туда-сюда чемоданы, открывали их, закрывали, доставали, заталкивали вещи, спотыкались об собаку Сему, — и только бабушка по-королевски восседала посреди кухни на высоком стуле с совершенно спокойным и крайне довольным видом. Оказалось, Вера перепутала время вылета, и они ужасно опаздывали. В аэропорт. То есть, конечно, на аэродром, так что Лидия Андреевна пребывала в прекрасном настроении. Чемоданы и сумки быстро побросали в багажник, а Ниночку запихнули в машину, даже не дав ей пяти минут переодеться. Она только успела сунуть спортивный костюм в рюкзак, а ноги — в кроссовки. И вот теперь весь аэропорт созерцал юную звезду студенческого мюзикла, как будто сбежавшую сюда из далекого прошлого.

Леониду не померещилось. Он и в самом деле видел точную копию Лидочки в том самом платье, которое наутро после их знакомства достала из скрипучего шкафа его тетушка.

Время шло. Точнее, время остановилось. Только почему-то на улице менялись сезоны. Под ногами сначала была пыль, потом лужи, потом листья, потом черная грязь, потом грязь резко стала серой, замерзла и превратилась в такой гололед, что шагу ступить было решительно невозможно. Ни в галошах, ни в стареньких сапожках, ни в валенках. Чтобы не упасть и не расшибиться, нужно было цеплять на обувь особое приспособление, которое смастерил для нее Михалыч из острых крышек от консервных банок и продетых в них резинок. Нацепить на сапоги и идти, врезаться в застывшую грязь каждым шагом. Вид был ужасный, старушечий, но Лиде было все равно. Главное — дойти. Из дома до работы, из больницы домой. Каждый день. Снова и снова. Время никуда не торопилось. Потом выпал снег. Почему-то не белый, а тоже сразу грязный, сразу испорченный, никому не нужный. Так все и сменялось под ногами. А наверх она теперь никогда не смотрела. Зачем нужно небо, если в нем уже не появится папин самолет. Зачем смотреть наверх, если там не будет Лени, если никто не спросит: «Давайте, я спрячу вас от дождя, давайте, я вас унесу?» Нужно просто идти, переставлять ноги, делать шаг за шагом, работать, заботиться о семье, семья — самое главное. Никакой любви нет, каждый день повторяла мама. Есть семья, и о ней надо заботиться. Любовь — это глупости, забавы, у любви всегда слишком большая цена. Семья — вот настоящее. Ради нее все. Лида только однажды попробовала возразить, что настоящей семьи у них как раз больше не было, но мать тут же раскричалась и отхлестала ее полотенцем. Она все чаще поднимала на Лиду руку, отвешивала пощечины, била наотмашь. Семья — ведь это тоже любовь, думала Лида, так почему же их семья все больше напоминала какую-то секту, выбраться из которой было невозможно. Конечно, она могла взять и просто уйти. Однажды свернуть не к больнице, а к автовокзалу, купить билет и уехать, все равно куда. От этой мысли у нее всегда наворачивались слезы, потому что на самом деле она хотела только к Лене, всегда хотела только к Лене, но она была почти уверена, она почти знала, что не нужна ему, как не нужна была папе, иначе папа не разбился бы, иначе Леня давно бы уже приехал за ней или хотя бы написал. Так что просто свернуть, просто уехать на первом попавшемся автобусе она могла бы, но она не могла. «Маму и Мишеньку не бросай», — повторял у нее в голове папин голос. «Семья — самое главное!» — звенело в ушах от материнского крика. И она шла. Из дома — на работу, после работы — сразу домой. Не опоздать, не свернуть, нигде не задержаться.

Время не просто остановилось, оно подло решило ходить кругами. После снега опять появилась грязь. На дороге кто-то разбросал доски, чтобы можно было идти по ним, перепрыгивать. Оступишься — завязнешь по колено.

Она открыла тяжелую дверь больницы, поздоровалась с дежурной и прошла в сестринскую раздевалку, чтобы переодеться, а потом забрать свои тряпки и ведра. Она удивилась — в маленькой комнатушке вдруг оказалось полно народу, почти все санитарки и медсестры. Все оживленно что-то обсуждали, перебивали друг друга, хихикали и веселились.

— Лида! Привет! Иди скорей к нам! — воскликнула Женя, новенькая санитарка: рыжие кудри, пухлые губы, веснушки, зеленые глаза. — Ты уже видела? Видела, да?

— Правда, красавец? — К ним подскочила полненькая Марьяна.

— А я вам говорила, и на нашей улице будет праздник, — сказала Мира. — Не все же нам тут со столетним Алексей Михалычем куковать. Больница давно запрос посылала, что нам новый доктор нужен.

— Ну, каков, а… Прям как артист из кино.

— И зовут так заковыристо: Юрий Валерьевич. Ю-у-урий… Валерьевич.

— Интересно, женат он все-таки или нет?

— Обручального кольца не носит.

— Так он может не носить, потому что доктор. Может, им по гигиене не положено?

— По какой такой гигиене? Ой, ну и дура ты, Надька!

Лидочке не стоило особого труда сложить два и два: в больнице появился новый доктор. Похоже, молодой и очень красивый. Но ее эта новость нисколько не тронула, она спокойно села на лавку и стала переобуваться. Девчонки вокруг не умолкали.

— А говорят, он прямо из Москвы!

— Да не из какой не из Москвы, из Ленинграда он.

— А где поселился? Где жить будет?

— Говорят, комнату пока ему дали в общежитии, а ты что, Женька, навестить его собралась?

Все опять дружно закатились смехом, но тут дверь открылась, и