— И теперь представь, что вот этим ты чью-нибудь рану вылечить попытаешься…

Ильюшка представил, потому с лица и сбледнул.

— Я…

— Твое счастие, что до раны оно не доживет…

Марьяна Ивановна ложечкою же на котелок указала. А зелье в ем уже не булькало. Оно темнело и прям на глазах стекленело.

— Теперь только выбросить. Вместе с котелком, — вздохнула Марьяна Ивановна. — Горазды вы, бояре, Акадэмическое имущетво портить. Запомни, Илья Мирославович. Нет такой теории, которая б помогла тебе на бумажке чудо-зелье составить. Или заклятье универсальное… или еще что… и даже если мнится тебе, будто ты, гениальный, узрел то, чего иным неведомо, не спеши теорию в практику претворять. Скорее всего ты просто пропустил какую-нибудь безделицу, которая всю твою гениальную теорию перекрутит…

Ильюшка стоял пунцовый-препунцовый…

— Идите уж… травники… после занятий явитесь, чтоб порядок тут навести, раз уж от вас иной пользы нету.

Она рученькой махнула и к иным котелкам подходить не стала. А зря. Вот у Емельяна все верно получилося. Но у него завсегда все получалося оттого, что сам Емельян старательный. Он, прежде чем сделать, пять раз с бумажкою сверится. И коль писано истолочь в пыль — потом изойдет, а исполнит… Ерема вот почти сумел, только порядок попутал.

Сделался он в последние дни презадумчив.

И Елисея сие беспокоило. Да только будто бы кошка меж братами пробежала, были они разом, но все ж чуялось нечто… неладное?

Не знаю, как сказать.

— А тебя, Зославушка, уж попрошу задержаться… — Марьяна Ивановна мою ложку перехватила. — Доделай уж, будь ласкава… ох, тяжко ныне… толкового помощника не сыщешь. Хворать все горазды, а вот зелье изготовить, пусть и самое что ни на есть простенькое, — тут охотников не сыщешь. Девки, которые помоложе, сплошь бестолковые. За ними глаз да глаз нужен… давече на втором курсе одна курица рецепту попутала. И вместо сока солодкового пареного аконитову слезу плюхнула. От души. И хорошо, что заметила я! А то б вышла кому микстура от кашлю…

И головой покачала этак укоризненно, дескать, ты, Зослава, никогда б этакого глупства не допустила б.

Я ж стою.

Мешаю.

Гляжу на пузыри, которые поднималися крупными, с перепелиное яйцо, да и лопалися беззвучно. Осталось немного. Пара капель полынного отвару. И в самом конце, когда уже огонь погаснет, ложку воску.

— А те, что постарше, поумней, тем на Акадэмию работать неохота. Боярыни вовсе к работе не обучены. Им бы только крема да маски варить, чтоб кожа бела, чтоб волос пышен… а которые простого звания, то и на город работают. Им выгодней сварить да продать кому… а я маюся одна-одинешенька… благо, бабка твоя оказала любезность.

Киваю.

Ото ж, оказала… и мне-то с этою любезностью чего делать?

— А ты, Зослава, вовсе старую забыла. Обижаешься за что? — Марьяна Ивановна присела.

— Нет. Работы. Много. Занятая…

Говорю и на зелье гляжу.

Варится.

Булькает.

И рано еще огонь гасить, рано… силою питать — самое время. А на душе вновь кошки скребут будто бы… ох, неспроста разговору эту завели. А у бабке я вчерась была, проведывала. Пряников принесла ей и еще ниток всяких, она-то у меня хоть и плачется, что глазами стала слаба, да без рукоделия не может.

— Занятая… и чем же ж? — Марьяна Ивановна улыбалась ласково-преласково. — Слыхала, Люциана учить тебя взялась… правда?

— Правда.

От того я не скрываю.

— И чему?

— Да… всему… понемногу… основы… — От не умею я илгать. И дивно. Правда-то простая, немашечки в том тайны никакой… учуся.

Пальцы свои ставить верно.

Говорить, чтоб слово Словом делалося.

Писать… чертить… да всякому и по-малости, навроде и проста наука, а без нее никак не выйдет из меня магички.

— Учишься… а зачем тебе, Зослава, эта наука?

Она сама погасила пламя под котелком.

— Как это зачем?

— Люциана у нас была честолюбива. Хотелось ей всего и своим трудом. Славы снискать. Магичкою стать… в прежние-то времена все больше мужчины магией занимались. И в том имелся смысл. Зачем на женщин время тратить, когда интересу ей — муж и дети? И забудет она, что за мужем этим, что за детьми, всякую науку… это у меня дар был велик, вот и не спрашивали, чего желаю… а ты… да, ты одарена, Зослава… но чего ты хочешь?

А того и хочу.

Дома своего.

Мужа.

Деток… обыкновенного. И чтоб жили душа в душу. И чтоб детки здоровы были… и чтоб бабка их понянчить успела, как сама того желает… жизни простой, смерти легкой.

— Не науки, явно… извини, но из тебя исследователя не получится. — Марьяна Ивановна протянула мне баклажку с воском. — Нет в тебе желания экспериментировать, того естественного любопытства, которое и дает в итоге результат. Я вот сегодня Ильюшку ругала. Но это так, чтоб не загорался. А то ж иные эксперименты до добра не доводят… батюшка его… не важно. Главное, что Ильюшке-то все не сидится, что мало ему всегда… и будет искать большего. И, глядишь, найдет. Ему наука не ради славы нужна, а ради самого процесса познания. Понятно?

Я пожала плечами. Не сказать, чтоб сильно понятно.

Это она про тое, что Ильюшка порой за книгою света белого не видит, да и не надобен ему свет оный, разве что к книге в придачу? И что любит он всякое… этакое… по-свойму вывернуть? Так оно и есть… а я что? Мне б писаное усвоить.

Намертво.

Кивнула.

Стою, мешаю воск, которому бы давно разойтись, зелье скрепляя, да и думаю, что разговора эта — неспроста. Бабка моя просила вразумить? Аль по собственному почину Марьяна Ивановна решила? По надобности некое?

— И вот возникает закономерный вопрос… зачем? Ладно бы тебе еще среди целительниц, все занятие пристойное для девки. Да и нужное. В Барсуках-то ваших целительницы нужны… жила бы себе, горя не знала… да и в прочиих местах. Полезное дело. Уважаемое. А ты куда поперлась? В боевые магики? Защиту магическую ставить?

Она фыркнула и велела:

— Прекращай дурить. Неси заявление, Фролка его мигом подпишет. И я против не буду. По знаниям твоим сразу на третий курс и переведу. Нечего тебе с молодыми дурищами делать. Ты девушка серьезная, ответственная… оформим тебя заодно на кафедру мою, скажем, на половину ставки.

— Чегось?

— Работать будешь, — ласково пояснила Марьяна Ивановна. — Травки там перебирать… а то лето ж идет, а рук не хватает. Прежде-то Милослава помогала, упокой Божиня ее душеньку. И чего с нею случилося? Никогда-то она прежде на сердце не жаловалась… а тут не выдюжило… ну да ладно, Фролушке видней… сказал — сердце, так оно и есть.