— Обидно? — спросил Мор, голову склоняя.

— Нет. Да. Немного.

Ему нет нужды врать.

— Но если думаешь, что обиды будет довольно, чтобы нас рассорить…

— Ссорят тех, кто дружен. — Мор присел.

Библиотечные кресла неудобны, верно, для того, чтобы студиозусы, коим посчастливится в обители знаний работать, преисполнялись уверенностью, что для степени ученой надобна не только ясная голова, но и железная задница.

— А вы разве друзья? Или вот братья, как вас учат? Нет, вы случайные попутчики, связанные чужою волей…

В этом имелась своя правда.

— Ты к ним привык, но дай вам свободу, и разойдетесь. Добре, если станете вспоминать друг друга.

— И все-таки…

— И все-таки, — эхом повторил Мор. — Та клятва, которую ты желаешь, слишком… расплывчата в своей формулировке. Обряд не причинит вреда тебе и твоим братьям? Но что есть вред? И не будет ли вредом вернувшиеся к Елисею способности менять свой лик? Сам посуди. — Мор сцепил пальцы, тонкие и бледные, паучьи какие-то. — Допустим, он не устоит перед желанием убивать. И убьет. И смерть эту не получится скрыть даже царице… расследование… охотники… и как результат — смерть твоего брата.

Ерема нахмурился.

Нет, притворством будет сказать, что он не думал о таком исходе. Думал. Всю седмицу. И потом еще одну. И снова… он почти утратил остатки сна, которые были, пытаясь понять, как поступить правильно.

Не знал.

Оставить все как есть? Им с Лисом плохо. И Лис сходит с ума. И, возможно, не только он, просто со стороны оно заметней, а себя Ерема не видит.

— И вот, логически размышляя, эта смерть будет итогом обряда. То есть я, совершив его, причинил Елисею зло. Или тому, кого он убьет. Вы ведь вместе держитесь, а значит, и цели будут близкими…

— Он уйдет…

— Не важно. — Мор покачал головой. — Уйдет. Останется. Главное, что он может погибнуть. И кровная клятва сочтет, что я виноват в этой смерти. Такая магия — вполне себе разумна. Нет, Ерема, подобную клятву я не принесу…

Если бы он стал уговаривать.

Убеждать.

Или соблазнять обещаниями, что все выйдет именно так, как желалось бы Ереме: свободу для обоих. И надежду, что Лис все ж останется больше человеком, нежели зверем. И со зверем управится. Ведь в той, заклятой книге наверняка имеются иные заклятья. И если бы Ереме позволили хотя бы пролистать ее…

Мор ждал.

И разглядывал Ерему. Не понять, то ли с насмешкою, то ли с укоризной.

Как быть?

Отказаться?

Мор уйдет, а Ерема останется. И Лис останется. И оба они сойдут с ума… и даже если расскажут обо всем… кому? Архипу? Фролу? И что они сделают?

Ничего.

— Я… — Ерема облизал губы. — Я согласен… если ты… и вправду поклянешься, что проведешь обряд разделения. И что этот обряд и вправду нас разделит. И что иного за ним нет…

Мор молча вытащил из широкого рукава черную свечу, которая вспыхнула бледным светом, и нож. Он рассек ладонь и не поморщился. Капли крови падали в белое пламя.

Сгорали.

— Я… клянусь сутью своей, силой своей, душой своей, что проведу над тобой, Ерема, и братом твоим, ныне нареченным Елисеем, обряд, именуемый обрядом разделения душ. И что, проводя, не извращу сути обряда ни словом, ни делом, ни молчанием, ни бездействием, ни иным способом. Да будут Богини свидетельницами клятвы моей.

За спиной раздался тяжкий вздох.

И холодом повеяло.

Ерема обернулся. А когда повернулся вновь, увидел, что Мор исчез. Куда? Кто знает. Только и осталось, что белое, будто выжженное пятно на столе. Его Ерема потрогал…

— Молодой человек, — скрипучий голос библиотекаря заставил вздрогнуть. — В читальном зале магию практиковать запрещено…

Гостя этого Кирей не то чтобы ждал, но понимал, что рано или поздно явится. И потому не удивился, когда мальчонка в алой шелковой рубахе, перетянутой дрянным пояском, протянул грамоту.

С поклоном протянул.

И со страхом.

И с любопытством. Небось никогда еще живого азарина так близко не видел. Оттого не спешил уходить. Стоит, глазеет, рот приоткрывши, запоминает. Будет ныне на боярском дворе развлечение — как станет рассказывать-пересказывать про диво дивное, девки все и заслушаются.

Печать на грамотке хрустнула.

Посыпался сургуч крошкой.

Приглашение.

В гости.

Составлено найлюбезнейше. Патоки налили — как не утонуть.

— Передай хозяину, что буду… рад… — последнее слово Кирей произнес так, что стало ясно и дураку — рад он не будет ни на медяшку, но раз приличия требуют, солжет.

Сложная эта вещь — этикет.

Утомительная.

Посыльный побежал — прямо пятки засверкали.

— Чего хотят? — Лис держался неподалеку. Опять приглядывает, волчья душа. И нос вон дернулся.

— Полагаю, шкуру мою у кровати кинуть. — Кирей повел головой. В шее хрустнуло. Спину кольнуло. Надо же, этак он и разваливаться начнет того и гляди.

Раны-то зажили.

Затянулись.

А нет-нет и дают о себе знать.

— А на словах если? — Лис отличался звериной понятливостью.

— На словах… просто-таки горят желанием пообщаться со мною в обстановке приватной. Беседы побеседовать…

Нет, точно задождит. Вот и ломит кости, крутит, особенно левую руку. Порой начинало казаться, что лучше б ее и вправду отрезали, чем так.

Кирей сжал кулак.

И расправил пальцы. Пошевелил каждым, пусть и движение это далось с немалым трудом. Ничего, скоро пройдет. Такие приступы если и случались — на счастье его, сие происходило редко, — то проходили быстро. И главное, что руки после слушались.

Огонь тоже.

— Понятно. — Лис поскреб за ухом. А потом тихо-тихо произнес: — Я перестал Ерему слышать.

— Что?

— Остальным если сказать, дергаться станут. А не надо. Может… просто… время выходит… а я перестал его слышать. И сны видеть.

Он замолчал ненадолго, потом добавил:

— Луна не зовет. Плохо.

— Может, к целителю…

Лис глянул искоса. Ну да, глупость Кирей сморозил. Где этого самого целителя отыскать, которому верить можно? Да так, чтоб целитель оный, теоретический, не пришел в ужас от того, что особа царское крови перевертнем оказалась.

Еще слух пустит…