Самым долгожданным временем суток для меня стала ночь, когда можно было провести несколько часов в полном уединении. Но не каждая ночь награждала возможностью насладиться тишиной и покоем. В этот период, когда продолжают «идти зубки», малышу не всякий раз удавалось сразу уснуть и проспать до утра. В бессонные ночи рядом с плачущим мальчиком находилась его мама. Но спокойно отдыхать, если в соседней комнате страдает ребенок, не получалось и у меня. Иногда в стремлении «наверстать» дневное время я увлекалась и засиживалась за компьютером до рассвета, что оборачивалось ослабленной способностью концентрироваться на следующий день. Внимательность — важнейший инструмент «интенсивной заботы», как выяснилось, плохо совмещается с недосыпанием. Регулярное недосыпание снижало качество обеих моих работ. И если в случае с книгой любую ошибку легко исправить, то в отношении ребенка задействованы серьезные риски, о столкновении с которыми я расскажу чуть позже.

Моя писательская продуктивность в этот период значительно снизилась. Привыкшая следовать за вдохновением и работать на «свежую голову», я не испытывала знакомой мне радости творчества, механически выполняя намеченное, когда позволяли обстоятельства. Нет, пожалуй, ничего удивительного в том, что именно эта глава книги далась мне труднее других. Забота о ребенке гораздо интенсивнее связана со стрессами, чем все, что мне приходилось делать ранее. Современное понимание функций ответственных взрослых предполагает постоянную комбинацию различных задач: эмоциональную включенность и поддержку малыша, обеспечение его или ее безопасности, контроль над собственными чувствами. Эти навыки быстро осваиваются, но оставляют мало простора для других задач и интересов, их координация держит в постоянном напряжении.

Ко времени нашего знакомства мальчик быстро развивался и во многом был готов сотрудничать. Но терпение и понимание оказывались в его доступе не всегда. Будучи любознательным, он без устали исследовал окружающий мир на ощупь и вкус. Для меня, в соответствии с текущей педагогической концепцией, это оборачивалось необходимостью поминутно объяснять, проявляя дружелюбие, почему не надо есть цветы, швырять камни, бегать по мокрым ступенькам, брать чужие игрушки без спроса и экспериментировать с электроприборами.

Временами малыш бывал всерьез не согласен переключить внимание с травмоопасного занятия или отказывался внимать увещеваниям о том, что пора уходить с залитой солнцем детской площадки, идти обедать или оставить пылесос в покое. В этом случае его протест выливался в «звуковую атаку». К своему возрасту он уже разучил некоторые тактики манипуляции и выяснил, что крики и слезы иногда могут привести к желаемому результату. Часто, увлекшись выражением недовольства, он забывал в процессе, что стало причиной его слез. Иногда эмоциональный всплеск перерастал в затяжную истерику. Утешать рыдающего ребенка, проявляя сочувствие и не обесценивая детских горестей, — задача уровня компетенции профессиональных помогающих практиков. Наблюдая за тем, как с этой работой справляется мама мальчика, я, как мне кажется, существенно расширила свои представления о современной педагогике.

В другие дни малыш был благодушен и игрив, но в его намерение входило методичное исследование границ дозволенного. Зная, например, что я не разрешаю играть с кабелем от моего лэптопа, маленький проказник часто демонстративно брал в руки шнур, с любопытством ожидая моей реакции. Навык отвечать на любое действие ребенка конвенциональным спокойствием привился мне довольно быстро — всего за пару дней. Но способность контролировать эмоции еще не означает соответствия внешней доброжелательности внутренним переживаниям. Работа с собственными эмоциями для меня была важной и трудоемкой частью процесса.

Довольно часто я испытывала досаду оттого, что мне изо дня в день приходилось смотреть один и тот же излюбленный мальчиком мультфильм, бесконечно повторять, чего не надо делать, возвращать перевернутую мебель в исходное состояние, снова и снова собирать разбросанные игрушки. Но как бы ни сердили меня выходки моего партнера по эксперименту, я каждую минуту помнила о том, что задача взрослых в наше время видится в максимальном содействии развитию ребенка. Впрочем, забыть об этом не было никакой возможности, постоянно находясь под взглядом других нянь и матерей. Не впадать в отчаяние мне помогали чувства умиления и радости оттого, что малыш проснулся в хорошем настроении, демонстрирует особое расположение, научился у меня чему-то полезному или забавному. Тем не менее чувство нежности постоянно было смешано с усталостью и раздражением.

В один из дней я встала «не с той ноги», и мне было особенно трудно контролировать эмоции. Малыш хулиганил, мне хотелось отвечать ему грубо или даже дразнить его, что совершенно недопустимо в текущей парадигме заботы, которую исповедует «моя семья». Я следила за его безопасностью, подавляя свою агрессию, и в тот момент сильнее всего меня страшила мысль, что это состояние больше не покинет меня никогда. Однако после дневного сна настроение мальчика переменилось, он проснулся ласковым и веселым. Обезоруженная, я перестала сердиться, но во мне поселилось чувство вины за «недопустимые» утренние эмоции. Никто из родителей и нянь, с которыми я ежедневно сталкивалась, не выражал гнева в адрес детей, по крайней мере публично. Напротив, все демонстрировали доброжелательное и терпеливое внимание. Общий благодушный фон детско-родительского мира в этом весьма зажиточном квартале невольно заставлял меня думать о том, что только я испытываю неконвенциональные чувства. Эта иллюзия порождала тревоги и сомнения в себе.

В то же время мне очень помогала рефлексивная позиция, которую занимает мама мальчика, ее открытость и готовность делиться со мной своим опытом, не мистифицируя материнские чувства. Благодаря ей я убедилась, что самая крепкая привязанность не может предупредить усталости от выполнения трудной работы и совмещения ее с другими видами занятости. Нет никаких противоречий в том, чтобы любить ребенка и одновременно испытывать досаду, раздражение или гнев.

Я также обратила внимание на то, что, помимо внешнего и внутреннего контроля над эмоциями, потребление является важной частью семейного труда. Проще говоря, если ребенок видит новую игрушку у соседа/ки, не купив ему/ей такую же, родители или помогающие взрослые столкнутся с определенными трудностями. Нашему мальчику, например, папа и мама задумали подарить на грядущий день рождения четырехколесный велосипед. В преддверии сюрприза мне несколько раз в день приходилось извиняться на игровой площадке перед нянями и мамами других детей за то, что доверенный мне ребенок катается на их велосипеде без спроса. Моему двухлетнему товарищу еще не довелось освоить концепцию частной собственности и правил обращения с ней. Но не все мои взрослые «коллеги» реагировали на «непосредственность» малыша одинаково радушно. Ежедневное ведение переговоров по поводу чужих велосипедов утомляло меня не меньше, чем безостановочная беготня за мчащимся ребенком, чьи «батарейки» требовали полной разрядки.

Но ассистировать ребенку в его/ее физическом становлении — только часть процесса. По моим наблюдениям, концепция раннего интеллектуального развития, вне зависимости от того, являются ли родители горячими сторонниками подхода, встроена в детский досуг посредством мультфильмов, игр и книг, современные версии которых по умолчанию предусматривают элементы научения. Вероятно, ввиду всеобщей озабоченности ранним развитием и нацеленностью на достижения превосходных результатов, большинство мам детей дошкольного возраста, с которыми мне приходилось общаться, так или иначе выражали обеспокоенность тем, что их ребенок «отстает в развитии от соседского», какие бы успехи ни демонстрировал/а малыш/ка. Привыкнуть к этой новой вселенной, в которой детей приобщают к навыкам, освоенным мной лично уже в самостоятельном возрасте, было непросто. Первое время меня поражало, что ребенок, еще не научившийся самостоятельно одеваться, уже знает буквы двух алфавитов, может пользоваться компьютером и ловко управляется с электронными игрушками, не читая инструкций.