– В смысле? – Вадим удивленно взглянул на него.

– В самом прямом. Ньютон и Эйнштейн не физики. Ньютон и Эйнштейн – это натурфилософы, владеющие математическим аппаратом. Для них вся физика как наука была лишь частным случаем гораздо более общих философско-космогонических размышлений и проблем, которые их интересовали. Так что Ньютон и Эйнштейн тоже писали на частные темы – просто у гениев свой масштаб.

Оценив высказывание, Вадим удивленно крутанул головой.

– Любопытно, какой областью наук вы занимаетесь. Судя по свиткам на вашем столе, вряд ли вы математик или физик, – если не предположить, конечно, что вы изучаете какой-нибудь древнейший манускрипт, черпая идеи в гениально прозорливых догадках какого-нибудь Анаксагора.

Человек улыбнулся.

– Между прочим, напрасно вы с таким пренебрежением говорите об Античности. В плане науки и идей она отстоит от нас не так далеко, как кажется. Тот уровень науки и технологии, который имел место в момент расцвета Античности, человечество повторно достигло лишь к началу девятнадцатого века. Начало промышленной революции обычно связывают с изобретением парового двигателя, но хочу напомнить вам, что паровой двигатель был изобретен Героном Александрийским еще в первом веке, и только экономическая ситуация не сподвигнула его развивать это открытие дальше – кому нужны паровые машины, когда вокруг дармовая рабочая сила сотен тысяч и миллионов рабов. Вот прискорбный пример того, как политика тормозит развитие науки. Напомню вам, что вся научно-техническая революция – от первого парового котла до ядерных ракет – заняла всего полтора столетия – это означает, что если бы идеи Герона были подхвачены и нашли воплощение и развитие, то где-нибудь при императоре Каракалле человечество вышло бы в космос. Но, в общем-то, я не физик, конечно. Я историк. Но это, в конце концов, не так уж важно. – Он с улыбкой оглядел Вадима и Ратмира. – Вы, похоже, действительно шли издалека и устали. Чаю хотите?

Вадим с улыбкой качнул головой.

– Вы определенно – русский историк. Чаю хотим. Только перед этим небольшой вопрос – нет ли у вас воды – я имею в виду – и полотенца тоже? Смертельно хочется умыться.

Человек с удовольствием кивнул.

– Имеются, как они и должны быть у всякого уважающего себя русского историка. Не хочу вмешиваться в ваши сугубо личные сферы, но на площадке позади этого строения имеются душ, два крана и довольно большой кусок мыла.

– Да вы что? – Вадим, прижав руку к сердцу, просветленно взглянул на хозяина. – Не хочу быть навязчиво комплиментарным, но уровень вашего гостеприимства превышает наши самые смелые ожидания. Мы, честно говоря, шли по сильно пересеченной местности – по крайней мере, в отдельных местах, – и, признаюсь вам как русскому историку, в моей одежде и на мне самом масса песку. Думаю, мой коллега в ничуть не лучшем положении. Если вы не возражаете, мы действительно примем душ, пока закипает чай. Как вы понимаете, для человека, который лишен возможности это сделать, в личном плане наступает конец истории. Это надо обойти дом, верно?

– Совершенно верно, – человек кивнул. – Полотенца возьмите вон там, у кровати, у меня их как раз два, а я пока действительно что-нибудь приготовлю.

Поспешно взяв полотенца, выйдя и обойдя дом, они увидели в темноте контуры бака на крыше, рядом с ним было примонтировано что-то, напоминающее нагревательный агрегат. Лейка душа, как и обещал хозяин, виднелась высоко, у края крыши; скинув одежду, вывернув краны, Вадим с наслаждением смыл с себя песок, с еще большим наслаждением вымыв его из волос. Уступив место Ратмиру и возместив невозможность облачиться в чистую одежду тщательным выбиванием рубашки об угол дома, он оделся и, подождав, пока Ратмир закончит аналогичные процедуры, направился обратно в дом. Убрав со стола свитки и книги, хозяин уже расставил на нем чайник, три жестяные кружки с кусками сахара и заваркой и такую же жестяную тарелочку с печеньем. Подтащив два стула, они уселись у стола. Склонившись над столом, хозяин разлил чай по кружкам.

– Прошу прощения за скудный инвентарь, – сказал он. – Волею судьбы я удовлетворяю свои виталистические потребности исключительно из мобилизационных запасов, склад которых находится недалеко отсюда, а поскольку в случае ядерной войны или аналогичных неприятностей надежд на бьющуюся посуду, ввиду ее недолговечности, было немного, то в указанных запасах вся посуда исключительно металлическая. Также и рацион сводится исключительно к консервам и витаминам, которые предусмотрительно в него включили во избежание цинги. К моему величайшему сожалению, консервов предложить не могу, так как их израсходовал и как раз сегодня собирался сходить за очередным ящиком. Они как раз по сто банок, чего хватает примерно на три месяца. Ящик с печеньем, впрочем, еще на середине, так что его содержимым можно пользоваться, никак себя не ограничивая.

Вадим размешал сахар ложечкой.

– Так выпьем за наше прежнее правительство, – сказал он, – которое мудро обеспечивало ученых печеньем выше всяких потребностей. Не откажете ли удовлетворить наше любопытство – каким же образом столь просвещенный ученый муж, как вы, оказался здесь – во мгле пещер, вдали от плодов цивилизации и шедевров культуры, таких, в частности, как картина «Иван Грозный убивает своего сына», как говорил герой широко известного произведения – не просто же так такой человек, как вы, начинает вести жизнь отшельника.

Человек задумчиво крутанул головой.

– Между прочим, должен вам сказать, – произнес он, – что, как я выяснил на личном опыте, именно образ жизни отшельника является наиболее благоприятным для научных изысканий. Будучи обеспечен всем необходимым для поддержания физического существования заботами нашего бывшего государства, я поневоле посвящаю научным занятиям все имеющееся у меня время. Ничто не отвлекает – ни бессмысленные совещания, ни интернет с телевизором – конкурентно-солидарные убийцы времени, ни суета во имя денег, ни бессмысленное общение – если не считать, конечно, приблудных диггеров, которые забредают сюда раз в несколько месяцев. Что же касается обстоятельств, силой которых я здесь оказался, то все очень просто – лет пятнадцать назад, когда в прессе опять появились во множестве публикации относительно Абакумовского городка – слышали? ну разумеется – и руководство нашего института, воспользовавшись моментом, получило правительственный грант на исследование этой темы, я был командирован сюда для вящей ее научной разработки. Мои возражения, сводившиеся к тому, что я являюсь специалистом по истории восемнадцатого века, который фигурой Абакумова никоим образом не был украшен, не были приняты во внимание, так как на этот момент в нашем институте наблюдался острейший дефицит кадров, и всякий, кто занимался временами, отстоящими от двадцатого века менее чем на тысячу лет, уже неизбежно оказывался мобилизован для освещения конъюнктурно востребованных событий. А когда, добросовестно выполнив свою работу, я узнал об очередном сокращении штатов в родном институте и тогдашнее руководство комбината, с которым я ранее многократно общался, – Абакумовский городок, как-никак, размещался именно на территории комбината – предложило мне занять не слишком хлопотную и вполне материально меня удовлетворяющую должность представителя по связям с общественностью, то я охотно согласился. Специфика комбината, как вы понимаете, была такой, что связи с общественностью естественным образом были практически равными нулю – что полностью меня удовлетворяло, так как вследствие этого практически все свое время я мог уделять своим научным занятиям. Ну а восемь лет назад, после очевидно известных вам событий, мое перемещение сюда произошло практически естественным образом. Думаю, что с этого момента я могу считать свою жизнь полностью упорядоченной.