назначенного министром юстиции) и трех коммерческих судей (а не заседателей, как в Германии) или их заместителей. Приговор выносился на основании большинства голосов; при равном количестве голосов решающим был голос председателя.

В этой стране, где даже гимназисты не смели появиться на улице без формы, судьи отправляли свою должность в роскошных мундирах, напоминавших адмиральские.

Мне это сначала казалось довольно нелепым и смешным. Но я воздержался от приобретения треуголки и шпаги.

За три года я многому научился в юридическом плане и многое узнал о психологии русского купечества. А однажды имел возможность убедиться, как эфемерна на самом деле лояльность многих русских кругов в отношении правящей династии, хотя они внешне старательно выказывали свою преданность и любовь к государю. По-видимому, это было связано с представлением, что бояться нужно только живого царя или что только от него можно получить такие блага, как ордена и титулы.

В зале судебных заседаний висел портрет Николая II во весь рост в роскошной раме. В один прекрасный день я обнаружил за шкафом с документами в комнате для совещаний уже покрытые толстым слоем пыли такие же портреты Александра III, Александра II и Николая I. В свое время они тоже величественно взирали на своих подданных из той же роскошной рамы, а потом, уступив свое место преемнику, отправлялись за шкаф с документами, как отправляется в архив закрытое дело.

Это были очень хорошие портреты. Мысль о том, чтобы украсить ими нашу унылую комнату для совещаний, вместо того чтобы гноить их за шкафом, казалось бы, напрашивалась сама собой. Поэтому я предложил двум своим коллегам, коммерческим судьям, весьма состоятельным господам и типичным верноподданным царя, в складчину заказать за 90 рублей три достойные рамы и повесить портреты в нашей совещательной комнате. Те посмотрели на меня как на сумасшедшего. На их лицах я прочел недоумение: какой смысл делать что-то ради покойного царя?

55. Коронация и Нижегородская выставка, 1898 год

С министром финансов С. Ю. Витте, возведенным в графское достоинство после того, как он, добившись получения кредита в Париже326, стабилизировал рубль, я познакомился в Петербурге во время аудиенции, которую он мне предоставил. Я был приятно удивлен той любезностью, с которой он меня принял. Впрочем, он не произвел на меня впечатления действительно выдающегося человека.

Трагизм моего поколения во всем мире заключался среди прочего в том, что оно не породило ни одного сколько-нибудь великого государственного деятеля. Возможно, таковым был Ленин; на этот вопрос ответит будущее. Во всяком случае, Российская империя была в этом отношении гораздо беднее, чем остальные страны: министры последнего царя, за исключением двух, отличались убийственной посредственностью.

Этими двумя исключениями были консерватор Столыпин327 и либерал Витте. Оба этих государственных деятеля, которым, по моему мнению, все же не хватало масштаба, подлинного величия, так и не смогли реализовать себя в полной мере.

Столыпин, который своей аграрной реформой хотел заложить основы единственно возможного и правильного развития страны (на что потребовалось бы около тридцати лет), стал жертвой покушения террористов в Киеве328, потому что цель этой реформы – обеспечить крестьянам индивидуальное владение землей – навсегда перечеркнула бы надежды коммунистов.

Витте же, напротив, чьи огромные заслуги я никоим образом не хочу преуменьшать, не стал жертвой своей политики, зато Россия стала жертвой взятого им кредита и транспортной политики. Ибо его миллиардные французские кредиты спровоцировали войну со странами Центральной Европы (которой он вовсе не желал), а его реформа железнодорожных тарифов привела к непомерному скоплению народных масс в промышленных центрах и почти вредоносному развитию промышленности. Оба этих фактора обусловили появление большевизма.

Французские кредиты должны были служить исключительно стабилизации русской валюты. Многие не без основания предполагают, что направленная на это политика Витте была воплощением идей его предшественника Вышнеградского329. Фактическую реализацию кредитных планов осуществлял, однако, директор Санкт-Петербургского международного коммерческого банка Ротштейн330.

Ротштейн, с которым я позже общался по коммерческим делам331, был одной из самых неприятнейших личностей, с которыми мне когда-либо приходилось иметь дело, – типичный берлинский еврей, с дурными манерами, дурно одетый и жутко уродливый. Но, что называется, продувная бестия. Он обладал необычайной остротой ума и житейской мудростью. Если в тогдашнем Петербурге и можно было кого-нибудь назвать гениальным, то это был, во всяком случае, не Витте, а берлинец Ротштейн.

Второй раз я встречался с Витте во время коронации (1896) в Москве. Местное купечество давало в его честь ужин в Сокольниках, если не ошибаюсь, в особняке Лямина332. После застолья мы долго беседовали с министром финансов в саду, под ночным небом, и он охотно отвечал на вопросы. Он тогда находился в зените своей «кредитной» славы и пророчил России великое экономическое будущее после того, как укрепится рубль.

Я внимательно слушал его пространные речи и наблюдал за ним. У меня и в этот раз не было впечатления, что передо мной выдающаяся личность. Меня неприятно поразили приплюснутый нос и некрасивая форма рук с длинными паучьими пальцами. Этот человек с немецкой фамилией имел внешность типичного русского.

В период коронации между ним и «китайским Бисмарком», Ли Хунчжаном333, были достигнуты договоренности относительно строительства железной дороги в Маньчжурии. Ротштейн и в этом проекте выступил ловким посредником334.

Так в начале своей карьеры государственного деятеля Витте и его помощник Ротштейн заложили основы той российской политики, которая привела к катастрофе: французские миллиардные кредиты, создавшие предпосылки для образования русско-французской коалиции, тем самым в конечном итоге спровоцировали Первую мировую войну и появление большевизма, а перед этим – из‐за Маньчжурского договора с Китаем – Русско-японскую войну.

Величайшей исторической заслугой Витте был Портсмутский мирный договор (1905), положивший конец Русско-японской войне.

Коронация императора Николая II (1896) была, пожалуй, самым помпезным зрелищем, которое когда-либо видели в Европе, наверное, со времен Римской империи. Ликование жадной до зрелищ толпы внезапно завершилось катастрофой на Ходынском поле.

Европа и Азия приехали в Москву, чтобы подивиться мощи Российской империи. Многочисленные народы и народности, населявшие 180‐миллионную империю, отправили в столицу своих представителей в национальных костюмах, чтобы продемонстрировать «белому царю»335 свое почтение. Властители среднеазиатских государств, плативших дань России, прибыли, чтобы засвидетельствовать императору свою преданность; от них не отставали в выражении дружбы и уважения посланники соседствующих с азиатской Россией стран.

Чего стоили одни только уличные шествия на улицах Москвы – толпы народа, посольства, прибывшие из Петербурга гвардейские полки и чуть ли не весь