Значит, Чижов надеялся, что мы сообразим и передадим его письмо по назначению.

– Ага! – возразил на это Алешка. – Нереально глупо. Письмо, Дим, кем подписано?

Да, опять Алешка прав. Письмо подписано пациентом психбольницы. Такие письма прокуроры, даже генеральные, отправляют в корзину для бумаг, на выброс.

– Сами разберемся, – заявил Алешка. – Мне, Дим, кажется, что нужно установить слежку.

– За кем? За дядей Ваней?

– За тетей Надей. Не зря, Дим, она все время плачет. И не зря дядя Ваня назвал ее предательницей. Может, это все она задумала!

– Нереально глупо! Она в него влюбилась. Тридцать лет назад.

– Ну вот! Она в него влюбилась, а он в нее не влюбился. Она через тридцать лет на него разозлилась и отомстила.

Что ж, логика в его рассуждениях есть. Правда, какая-то женская. Хотя не зря говорят, что от любви до ненависти один шаг. Я думаю, что и Ленка Стрельцова возненавидела Алешку за эту раковину. Тут тоже какая-то женская логика. Сама же просила Алешку: «Привези мне красивую раковину. Самую большую». Вот он и привез. И теперь она занимает у нас полкомнаты. Как шкаф. И гудит по ночам. Как паровоз.

– В общем, Дим, будем следить за ней по очереди. Я – днем, а ты – ночью.

– Еще чего! Ночью…

– А ты как думал? Все преступления чаще всего ночью совершают.

– Интересно, а что мы маме скажем? «Дима пошел прогуляться до рассвета. Не беспокойся»?

– Да ничего не скажем! Ты потихоньку будешь каждую ночь уходить, я за тобой буду потихонечку запирать дверь. А утром буду потихонечку отпирать.

Класс!

– А если мама вдруг зайдет к нам ночью, а меня нет? Она с ума сойдет.

– От радости, что ль? Не сойдет. Мы на твою тахту будем класть ее шубу. Как будто это ты, укрылся с головой и спишь себе изо всех сил. Нереально крепко.

У Лешки хороший характер. Он нигде и ни в чем не видит преград. И умеет заставить других эти преграды преодолевать. Я с ним уже не борюсь, а покорно реализую все его фантазии.

– Давай попробуем, – предложил Алешка. И тут же достал из шкафа мамину шубу.

Мы свернули ее вдоль, уложили на мою тахту и накрыли «с головой» одеялом. Отошли к двери, взглянули критически.

– Класс! – сказал Алешка. – Нереально убедительно. Даже не верится, что ты стоишь рядом. Так и кажется, что ты сейчас захрапишь. Здорово похоже, скажи.

Похоже. Очень здорово. Я так и сказал ему:

– Ага! Полное впечатление, что под одеялом… лежит мамина шуба.

– Не ври! – И тут он в азарте оторвался от реальности. – Давай маму спросим. – И он позвал маму, а мне велел залезть под тахту.

Не знаю, почему, но я его послушался. Это гораздо проще, чем ему возражать.

Вошла мама и с порога сказала:

– А зачем вы мою шубу уложили? Что за фокусы? А впрочем, кстати напомнили. Я хотела ее в чистку сдать. Дим, вылезай из-под тахты, я тебя опознала. – И мама вернулась на кухню, даже не спросив, зачем мы ее позвали.

Алешка не растерялся нисколько. И тут же предложил новое решение:

– Ладно, Дим, мы тогда папино пальто положим. Он еще не скоро приедет.

Разрешив таким образом и эту проблему, Лешка отправил меня следить за Надеждой Кузьминичной.

– Еще не ночь, – попробовал я отбрыкаться.

– Она уже близко, – был ответ.

Возле «Антиквара» я приглядел скамеечку и уселся, приготовившись терпеливо ждать. Ждать пришлось недолго. Дверь «Антиквара» стала распахиваться раз за разом и выпускать сотрудников, завершивших свой рабочий день.

Одни из них садились в свои машины, припаркованные неподалеку, другие шли к метро.

Последней вышла Надежда Кузьминична, прикладывая платочек к глазам. Но мне показалось, что она не вытирала слезки, а под прикрытием платочка внимательно оглядывала улицу. Будто хотела избежать какой-то неприятной неожиданности.

Она тоже пошла к метро, по самой бровке тротуара. Я двинулся за ней, прячась за другими прохожими. Надежда Кузьминична шла медленно, осторожно ступая по асфальту на своих высоких каблуках, словно боялась споткнуться. И все время оборачивалась, как будто чувствовала за спиной мою слежку.

Неожиданно возле нее затормозил черный джип, дверца его распахнулась, и из нее высунулась мужская рука. Эта рука ухватила Надежду Кузьминичну за локоть, дернула – и плачущая дама исчезла внутри машины. Джип резво газанул и влился в поток машин. Единственное, что я успел сделать, – это запомнить номер машины…

– Все, – сказал я Алешке, вернувшись домой. – Слежка закончилась. Ее похитили.

– Кто? – подскочил Алешка. Он в это время опять изучал послание дяди Вани прокурору.

– Неустановленное лицо. Я только руку его видел.

– А машина? Номер запомнил?

– А то! Нереально твердо.

Только вот что нам с этим номером делать? Сообщить в милицию? Всерьез это сообщение никто не примет. Мало ли у кого какая манера сажать своих дам в машину.

– Дим, а у тебя в ГАИ нет знакомых?

– Откуда?

– Жаль. А то мы могли бы через них узнать, чья это машина.

– Участковый! – сказал я.

– Точно! – обрадовался Алешка. – Звони ему.

Чтобы было ясно. Наш участковый еще очень молодой. У него еще очень мало опыта. И он частенько заходит к нам, вернее, к папе, посоветоваться о своих делах. Папа всегда помогает ему. Он сам когда-то служил участковым и знает, сколько у него проблем. В общем, мы с участковым дружим. Несмотря на некоторые разногласия. В основном в оценке нашего поведения.

Дозвонился я не сразу. Номер все время был занят – и это понятно: участковому, у которого тысячи жителей микрорайона, столько звонят по всяким вопросам, что частые гудки – явление не временное, а постоянное.

Наконец-то!

– Здравствуйте! – радостно заорал я. – Это Оболенские вас приветствуют.

– Слушаю вас внимательно, – вежливо отозвался участковый.

– Мы тут совсем закрутились, – начал я. – Папу провожали в Европу, жуликов ловить.

– У него получится, – с уважением признал участковый. – Когда я учился в школе милиции, нам читали курс по оперативной работе и очень часто приводили примеры из методов Сергея Александровича.

Знал бы Сергей Александрович, как его дети пользуются его методами!

– Мы хотим помочь папе. Сделать ему сюрприз к возвращению.

Тут, судя по долгому молчанию, наш участковый немного озадачился. Раздумывал, наверное, какой сюрприз лейтенант поможет сделать полковнику Оболенскому. И я стал развивать идею.