class="p1">Чтобы из этого зародыша объективности проросло хотя бы приблизительное осознание факта, что мы любим не человека, а свою мечту о нём, требуется куда больше жизненного опыта, но Алька хотя бы позволила себя увести.

До двери мы добрались без приключений — по коридорам и лестницам пахнет гарью, местами сильно задымлено, кое-где попадаются трупы — судя по одежде, слуг. Но нас никто убить не пытается. Видимо, мы в стороне от основных событий, а тотальная зачистка ещё не началась.

Открыл дверь — коридор. Закрыл. Приложил ладонь к каменной пластине. Открыл — прихожая. Архитектура совершенно другого стиля, сумрачно, пыльно, тихо. Как там Слон сказал? Кросс-бифуркатор? В общем, оно работает.

— Её тут нет! — констатировала очевидное Алиана.

— Ждём! — сказал я твёрдо.

Не верю, что Калидия выберется, но почему бы не подождать? В конце концов, свалить мы всегда успеем — коридор длинный, далеко просматривается, а нам только шаг сделать да дверь за собой закрыть.

— Сядь тут, на пороге, придерживай дверь! — велел я Алиане и присел сам, уменьшая силуэт.

По стоящей фигуре пальнут сразу, а чтобы опознать человека в сидящей, надо полсекунды. Я успею выстрелить первым. Может быть.

— Почему вы за мной побежали? — спросила Алька.

— Я твой непосредственный командир, — напомнил я.

— И всё?

— А чего ты ждёшь? Признания в любви? Я слишком старый для таких глупостей.

— Не в любви, конечно, но…

— Не выдумывай. У меня подчинённых не полк, чтобы ими разбрасываться. И так до чёрта сегодня погибло.

— Простите, товарищ военмед.

Когда они появились в коридоре, я чуть не открыл огонь на нервах. Чудом удержался. В воздухе висит дым, лампы горят через одну, понять, что это там такое движется, было сложно.

Оказалось — одна женщина несет другую. На руках, как ребенка. Круглая пучеглазая голова свесилась к полу.

Подхватив эту ношу, крякнул — в оболочке Калидия тяжелее раза в два. Весит как двухметровый накачанный мужик. Как только поднял девушку, перехватив на плечо, женщина молча встала, глядя в никуда красивым неподвижным лицом. Очень похожа на дочь. То есть, конечно, наоборот, но не суть.

— Иди за нами! — сказал я ей, вовсе не уверенный, что она послушается. Я ж ей не начальник.

Но женщина пошла. Не помогая, но и не мешая.

— Что с ней? Она ранена? — кинулась к нам Алька.

— Дверь держи! — рявкнул я.

Мы ввалились в пыльную прихожую неизвестно какого дома, неизвестно какого мира, и дверь закрылась за нами.

Пнул ногой одну дверь — кухня, пнул вторую — гостиная, стоят кресла. Третью уже сообразила раскрыть передо мной Алиана. Столовая — длинный стол, стулья, шкафы, ещё какая-то хрень. Я дотащил Калидию и, поднатужившись, водрузил на столешницу. Не операционная, но сойдёт. И что дальше?

— А как её, ну… раздеть? — спросила Алька.

Кто бы мне сказал…

— Каличка, ну, дорогая, ну, пожалуйста! — сказала девушка, припав к бронированной груди. — Позволь нам тебе помочь!

«Каличка»? Серьёзно?

— Ты крутая, ненавидишь слабость, но я тебя прошу! Ради меня!

«Чёрта с два она тебя слышит в этой своей кожуре», — хотел сказать я, но не сказал, потому что оболочка взяла, да и раскрылась.

— Спасибо, ты умничка! — начала она и осеклась.

То, что лежит внутри… Дети Бухенвальда с фотографий прошлого века выглядят по сравнению с ней упитанными младенцами из рекламы молочных смесей. Я как-то видел мумию фараона в музее, так она смотрелась поживее. Кажется, оболочка раскрылась не потому, что Алька омыла её слезами любви, а потому, что место хозяина вакантно.

Я осторожно завёл руки под шею и поясницу и поднял почти ничего не весящее теперь тело. И всё же, всё же…

— Быстро, убери это, — скомандовал я.

— Она умерла? — спросила Алька.

— Говно это со стола бегом! — заорал я.

Алиана потащила оболочку со стола, и та мягко сползла на пыльный пол. Я положил девочку на полированную поверхность, прижал одну ладонь к грудной клетке, другую ко лбу.

— Она жива?

— Не думай об этом! — сказал я резко.

— Но…

— Выйди из комнаты!

— Но я…

— Выйди из комнаты, если получится — из дома, отойди как можно дальше! Не думай о ней! Ни в коем случае не думай о ней! Хотя бы полчаса.

— Но как…

— Думай о белой обезьяне, думай о нарядах, жалей себя, пой песни, молись, мастурбируй — что хочешь делай, но о ней забудь! Её нет и никогда не было, ты с ней не знакома, вы никогда не встречалась, ничего у вас не было, ля-ля-ля. Поняла?

— Нет. Я не могу…

— Это приказ, блядь! Какого хуя, рядовой Алька? Команда была — съебать и забыть! Команду исполнять!

— Есть исполнять! — вымелась, наконец.

Не знаю, что получится, но вдруг её не заденет мой откат? То, что я собираюсь сделать, будет, пожалуй, покруче, чем простреленное сердце Змеямбы.

— Тебе бы тоже свалить, кибермамаша, — обратился я к матери. — Иди, иди за ней.

Женщина не отреагировала. Стоит, смотрит на лежащее на столе тело. Нет, не тело, ещё не тело. Чуть-чуть, крошечка, капелька жизни есть. Авось, хватит.

— Да и хер с тобой, — буркнул я и тут же забыл о ней.

***

Я никогда не учился тому, что делаю. Об этом нет книг, для этого нет коучей. Наверное, я не уникален: если Мультиверсум бесконечен, то уникальность статистически невозможна. Но я не слышал о таких, как я, и, тем более, не встречал. Я чёртов самоучка, изучающий свой талант методом тыка. Я до сих пор не понимаю, что именно делаю — меняю мир, меняю один мир на другой, изменяю человека, подменяю человека, меняю судьбу, ворую судьбу, ломаю судьбу, убиваю судьбу… Я даже не знаю, есть ли судьба вообще. Но плата точно есть. Платить приходится всегда.

Плевать в потолок, рисовать картинки, делать из больной девочки здорового мальчика? А вот хрен тебе, Док. Делай из мёртвой девочки живую за те десять ударов сердца, что ей остались. Тяни через колено мир на референс, пока кто-то из вас не лопнет.

Этот мир не особо против. Мы ему чужие, мы тут никто, ввалились незваными, не проросли в событийный фрактал. Ему всё равно, умерла девочка или выжила. Это глупое, кривое объяснение. У