– Для тебя ведь «правильные» другое, чем для меня?

– Ага, – говорит и снова плюхается спиной на мох, – это которые живут так, как им диктует чип в башке, а не так, как хотят.

– Как машины?

– Вроде того.

– Тогда действительно охренеть.

– Не то слово, это потом из себя долго не вытряхнешь. Даже когда чипа нет. Вот я, например, до сих пор девок целовать не могу. Перепихнуться – пожалуйста. Сколько раз было, не считал. А вот целоваться – только по любви.

– Ко мне ж без любви полез! – с плохо скрываемым расстройством.

– Ну, то ушлёпок заставил. Серёга этот. А потом – ты Роза. Это как реликвию поцеловать, когда присягу приносишь.

– Зашибись! Вот обласкал! Я – реликвия, значит.

– Ну если тебе больше нравится – то ты мутант, выведенный в лаборатории. Так лучше?

– Вот ты козлина! – падаю рядом, небо тут такое синие, глаза режет аж. И почему-то уходит злость, а вместо неё накрывают тишина, там, внутри, и покой. – Скажи, а Дома-до-неба строили ангелы?

– Нет, ангелы ничего не строят. Они только блюдут и карают. Эти дома строили за сотни лет до нас.

– Но кто и зачем?

– Люди. В гордыне своей они хотели уподобиться богам. Люди – бескрылые букашки, вечно тоскующие по вышине. Они люто ненавидят тех, кто может летать.

– Но ведь если люди не могут лететь, а вы, ангелы, можете, значит тоже ненормальные. Тоже мутанты?

– Своего рода. Но мы – мутация, созданная самой природой. Её защитный механизм. Тебе будут рассказывать, что салигияров создали – трёп всё это. Они просто стали рождаться у обычных людей. Как до этого рождались сильфиды. Ответ мира на вторжение.

Ух! Люблю, когда мужики вот так умничают, и, как говорит баба Кора, антимонии разводят. Её бесит, меня штырит.

– А сильфиды – ты сказал: рождались. Их что, больше нет?

– Вроде всех перебили.

– Хреново.

– С чего вдруг. Говорят, они жуткими монстрами были. Жестокими и кровожадными.

– Вот как, – тяну. – А чё ж тогда Охранитель сказал сильфиду найти?

Он подскакивает так, будто его борзошмель жиганул.

– Ты что, – орёт, – Великого Охранителя видела?

– Да, и не хрен орать! – морщусь.

– Почему сразу не сказала?!

Хватает за плечи и трясёт грубо, ни как реликвию, а как дерево какое.

– Та блин, – отбиваюсь, – ты не спрашивал. А им сказала, ты уже не в холщине был.

– А они что твои?

– Баба Кора взвилась чё-т! Не понравилось ей.

– Плевать, что этой рыбине недоваренной не понравилось, рассказывай.

– Да особо нечего. Он мне розу показал, вытащил из меня и назад воткнул, пипец, как больно было. Сказал что-то вроде: «Цвети». Он ваще понтушный такой. Очень правильный, как солнце и небо весь. Потом, уже когда сюда летела, в ухо дунул: «Найди сильфиду». А, а ещё раньше, про пузырь говорил, что лопнет скоро, и про сонника. И всё.

Он вскакивает, меня хватает:

– Пойдёшь со мной.

– Куда? – вырываюсь. – Эй, полегче, бешеный! Синячищи будут!

А он пальцы в рот и как свистнет. Тут-то земля и затряслась, словно армагедец вотпрямщаз пришёл…

***

… конечно же опоздал.

Когда мы прибыли к Разрухам, они уже уносились в мутноватую даль. На землетвари. Юдифь поперёк седла и что-то орёт. В лучших традициях вестернов.

И это притом, что мы рванули сразу, как Кора сказала…

А надо было раньше – прям за Юдифью, но я малёк прифигел от их разговора. Теперь только локти кусать.

Чёрт! Черт… чёрт…

…розововолосая выскочила, а ластоногая в лице переменилась.

– Глупая девчонка, она не понимает!

Я тоже не понимал. От слова «совсем». Но очень хотел, знаете ли.

– Мир не спасти, Великому Охранителю плевать на нас. Но можно спастись самим. Не всем. Но можно.

И Тотошка на неё – с обожанием и надеждой, глаза преданные, собачьи, хоть и человеческие, с ресницами.

– Есть один способ. Нужно её вернуть, пока дров не наломала.

– Я верну, ты только что за способ, скажи. Может, и мне подойдёт?

– А ты вообще откуда, любопытный такой?

– От Карпыча, слыхала про него?

По роже вижу, что да. Недаром же у Карпыча на фотке той – только сейчас дошло! – Юдифь была. Наверняка из-за этой девки и пересекались.

– Слыхала, – бурчит и садится на раскладной табурет, тот жалобно ноет под весом и просит пощады. – Он тебя прислал?

– Да, к Тодору, за билетом.

– На «Харон» что ли?

И щурится недобро всеми четырьмя.

– На него, но Тодор не дал.

– А как ему дать, если билет-то у меня, – и как засмеётся, с рокотом, и всё её могучее, складчатое тело – ходуном, как желе. – Ловкий он парень, чего и следовало ждать.

Прям с восхищением.

– Кароч, так, путешественник, верни мне Юдьку-дуру, а я тебе помогу. Валить отсюда надо побыстрее. Спасать в этом мире уже нечего. По рукам?

На том и сошлись, и я сразу рванул. За собако-парнем.

Он как заорёт:

– Я знаю, я знаю где!

И пулей вперед, только задние лапы впереди передних летят. А я ж не спринтер совсем. Три раза его останавливал, за бок хватался, еле дышал. А на холм этот вообще едва залез, думал, сдохну три раза. Но пронесло. Зато их упустил: как землетварь бегает – знаю, не догнать.

– Значит, по следу пойдём.

Слава богу, тут и следопытом не надо быть – колея, как от БелАЗа.

– Я не пойду, – собак головой мотает, уши по щекам бьют, – мне в Разрухи нельзя, строго-настрого. Ужо задаст!

– А если не пойдешь, задам я!

Нависаю: хоть и хилый, но с мальцом управлюсь.

Он приникает, хвост поджимает и поскуливает:

– Нильзянильзянильзя…

– Так-то ты её любишь?

Он скулит ещё громче, уже с подвыванием, совсем в холм этот влип.

– Знаешь, что такие, как Тодор с девушками делают? Тебе рассказать?

Видимо, знает. Лежит пару минут молча, а затем вскидывается и глядит туда, где оседает пыль от землетвари.

– Идём! За неё я буду рвать! Ты может не веришь, но я умею.

И в глазах такая решимость, что тут не поверить нельзя.

Влюблённые – самая глупая категория. Во всех мирах. Нащупал слабое место, и голыми руками бери.