– Тогда договоримся так – ты собираешь цветы, самые-самые красивые, поняла? – Лэсси кивает, хотя по восторгу в глазах – красивые для неё все. – И приносишь мне, а я буду плести венки – тебе и девочкам.

– А себе?

Я одета в чёрно-серое, как послушница волосы заплетены в тугие косы и повязаны белой косынкой. Вряд ли к такому наряду подойдёт венок. Но Лэсси смотрит выжидающе.

– Хорошо, и себе, – обещаю.

– А господину Уэнберри? – дети, порой, и не понимают, как жестоки.

– Вряд ли он что-то возьмёт из моих рук… Тем более такую глупость, как венок.

Лэсси топает ножкой.

– Ты должна! Он ведь так любит тебя!

– Любит? О, Лэсси, ты ещё слишком…

– Нет, – и в глазах дрожат слёзы, – я не настолько маленькая, чтобы увидеть любовь. Он же там, весь в крови был, а тебя тащил на руках и отдавал распоряжения, куда доставить и какую помощь оказать. А когда ты болела тут, приходил и сидел у твоей кровати. И так смотрел на тебя! О, как он смотрел! Как та кошка, когда я забираю у неё котёнка. Словно тоже боялся, что тебя у него заберут! Но ты злая, злая и неблагодарная! Даже венка ему не хочешь сделать.

Тяжело дышать, плюхаюсь на траву, мну лиф, желая содрать это строгое, закрытое платье. Потому что правда обрушивается враз, из уст младенца и давит непомерным грузом.

Он любит меня?!

Тогда почему так холоден его взгляд и так колючи слова? Если он любит меня, то почему же мне так больно при одной только мысли о нём? Я читала о бабочках в животе, а у меня – лишь горечь полыни на губах. Разве любовь бывает такой?

Ветер треплет упрямые пряди, не захотевшие лечь в рисунок косы, бросает мне их в лицо и шепчет: бывает…

Я верю ему.

Я верю Лэсси.

Но моё сердце плачет.

– Хорошо, – говорю, когда обретаю возможность дышать, – я сплету венок и ему. Из самых ярких цветов.

– Ты ведь тоже любишь его? Ведь, правда? – и смотрит так, будто нет ничего важнее моего ответа.

Но я не знаю, что сказать. Моё глупое сердце в слезах, так не бывает от любви.

– Не знаю, – пожимаю плечами, – но обещаю тебе: постараюсь полюбить.

Лэсси грозит пальчиком: смотри мне! – и убегает собирать цветы.

***

Я выгляжу глупо с этим венком на голове. И ещё большую глупость совершила, когда поддалась на уговоры девочек – а они потом собрались все и начали хором! Вот теперь стою в гостиной, обставленной в стиле кантри, и пялюсь на затылок Бэзила. Мой суженый, как все твердят, что-то просматривает на клавиатурном экране. Немного инфернальный в голубоватом свечении, как будто активировал свою силу салигияра и охвачен синим огнём.

В раскладе девочек всё просто: побежала, надела на голову и… совет да любовь. А в реале – стоишь и просчитываешь: убьёт сразу или потом.

– Не убью вообще, – говорит он и оборачивается ко мне. – В конце концов, рано или поздно это должно случиться. Так почему не теперь?

– Случиться что? – он идёт на меня, а я пячусь и прячу венок.

– Наше венчание. По законам Летней Губернии если девушка дарит венок мужчине, значит, с этого момента они считаются официально повенчанными. Ну же? Что же вы медлите?

Он даже наклоняет голову, но мне всё равно приходится тянуться. Удивительный диссонанс с его формой. Но красивый, и сам он красивый. И глаза греют и лучатся, как самое доброе солнце.

Таких не бывает, такие приходят лишь в заветных девичьих снах.

Я улыбаюсь ему, наверное, глупо и растеряно. Он – целует мне руку, с почтением, как леди.

Всё ещё сплю? Брежу. Сейчас проснусь, и он исчезнет… И эта комната. И весь мир. Будет только папа, и Машкина палата, и Фил. Неделей раньше я бы обрадовалась, а теперь… совсем не хочу просыпаться.

Бэзил возвращается на своё место, в венке, но бросает мне через спину небрежно:

– Тренировка завтра в шесть. Не пропустите.

– Какая ещё тренировка? – в голове шум, похожий на звон бокалов и колоколов. Репетиция свадьбы, что ли? Мы же вроде обвенчались сейчас?

– Нужно как можно скорее пробудить ваши силы сильфиды и научить вас контролировать их. А то придётся вас уничтожить, как вышедшее из строя оружие…

А это тебе вместо брачной ночи и слов любви. Чтобы губу не раскатывала, ага.

И если на вопрос о любви к нему я ответить не могла, то с ненавистью определилась чётко. Невозможно любить бездушную машину! На что я рассчитывала! Дура!

…отец Элефантий увещевает снова, а у меня – дежа вю. Спасает лишь то, что за окном вечереет.

– Наш разговор затянулся, – он зажигает свечу и подсаживается ближе. Я устраиваюсь на кровати, уставляюсь в стену и обнимаю колени. Меньше всего хочу сейчас что-то слушать, но жалеть себя не дадут.

– Салигияры – воплощённая любовь, но не жди от них той романтики, которую люди привыкли вкладывать в это слово. Они не задумываясь жертвуют собой ради того, кто им дорог. Они прикроют близкого от любой опасности, но они не станут кричать на весь мир о своей любви, писать пылкие письма и осыпать комплиментами. Они не умеют лгать, поэтому их слова могут ранить нежное девичье сердце, которое трепещет от сладостной лжи.

От этого знания – не легче. Но ведь было то «спи, котёнок» в тюрьме, и «я принимаю её грехи на себя». И сегодня, когда я дарила венок, разве в его глазах не растаял лёд? Я вздыхаю – будет непросто полюбить любовь…

Отец Элефантий смотрит туда, за мои глаза, в душу, что полна смятения и боли. Он не подаст руку, не поможет, бурный поток чувств я должна переплыть сама.

– Ты ведь хотела узнать, кто такие сильфиды?

Успокаиваюсь, беру себя в руки и киваю. Очень хочу. Жизненно надо.

– Сильфиды – перволюди. Они были здесь до того, как явились спящие и возникла Небесная твердь.

– Откуда взялись спящие?

– Тексты утрачены, всякие воспоминания о них убраны из коммлинка и памяти людей. Но мне удалось, – он наклоняется близко-близко, обдаёт клубничным дыханием и шепчет: – собрать кое-какие сведения о них. Спящие пришли из тьмы. Когда они явились – небо стало твёрдым и железным. А на землю полетели алмазные звёзды. Те прорастали потом и становились забавными зверьками…

– Сонниками?

– Да.

Говорит и грустнеет, отводит взгляд. Дальше я уже догадываюсь сама: а те вырастали в грехи.

– Сильфиды противились этому. И у спящих не было оружия, способного сдерживать сильфид. Стоило этим легкокрылым созданиям собраться хотя бы втроём и запеть – всё, грехи, которые насылали спящие, гибли сотнями.

– Стоп! – это надо переварить и уложить в голове, но времени у нас, как всегда, нет. – Зачем спящие насылали грехи? Грехи ужасны, они убивают всё живое, чего касаются.