К чести Элати это её не смутило. Удары на брезгующего смертью дьявола устремились с частотой загулявшего дождя. За минуту он должен был превратиться в мелко нарезанный салат, но единственное чего добилась несколько подуставшая от этой скоростной рубки леди, так только того, что дьявол уже знакомо потускнел, на этот раз более радикально, а глаза его превратились из ярко-оранжевых в бледно-жёлтые. Результат надо признать не слишком впечатляющий.

Мы тревожно переглянулись. Как ни парадоксально, но ситуация постепенно заходила в тупик. Ни я, ни тем более ангел не представляли, как всё-таки заставить этого теряющего краски парня умереть. А ведь я уже понемногу начал уставать. Агрессивная работа с таким сложным Путём давалась отнюдь не легко.

И этот никак не желающий предаться вечному покою музейный аскет (я сильно надеялся, что он аскет, и сейчас не прибежит толпа подобных же любителей живописи), как будто начал понимать наше ухудшающееся прямо пропорционально потраченному впустую времени настроение. Держать его с каждой без прощаний улетающей секундой становилось всё сложнее. Его путь фанатично рвался на волю, к свечам и картинам.

И он нашёл в себе силы ударить. Ударить слабо, не ударить — отмахнуться, но этого, увы, хватило. У него появился долгожданный шанс сбежать с поля боя, которым он без лишних раздумий воспользовался. Сделав пару неверных шагов, в отчаянном прыжке, он буквально нырнул в ближайшее приветливо принявшее его полотно. Не было ни шума, ни дрожи холста, словно он просто прошёл в другую комнату.

В бессильной ярости мой меч рванулся к этой картине. Плененный пожаром эмоций я раскроил бесценный шедевр на несколько печально обвисших кусков. Признаться во мне вспыхнула надежда, что с гибелью картины умрёт и последний из её хозяев. Но это, пожалуй, было бы слишком просто.

— Мастер! Вот он!

Я резко обернулся на крик ангела, с трудом вырываясь из сладких объятий гнева. Её сверкающий в свете свечей клинок принял эстафету и в свою очередь вонзился в драгоценный холст. И, к сожалению вновь напрасно.

Я зарычал. — Режь их все, крылатая! Пусть не останется норы, куда бы он смог залезть! — и, показывая ей грешный пример, я ударил по ближайшей картине. Возможно, мне показалось, но я услышал тихий болезненный стон.

В следующие несколько минут я испытывал стыд, горечь и сомнения, но заставлял себя вновь и вновь рубить с ужасом смотрящие мне в душу полотна. Рядом столь же безнравственно не покладая меча, трудилась Элати. Слава огню, здесь не было живых картин. Не знаю смог ли бы я занести безвинно карающий клинок над ними, не просто отрывая их от порога, но уничтожая саму память о них. И всё громче доносился до меня стон боли и отчаяния. И казалось, всё ближе подбирались мы к нашему врагу.

— Хватит, — на этот раз эти слова были уже не тем гневным, властным приказом, который вверг меня в пучину небытия в прошлый раз. Теперь это была просьба, просьба более слабого о возможной ли милости врага. Только одно роднило эту просьбу с тем приказом. Я вновь остановился, краем глаза заметив, что также поступила и Элати. Всё же, в первую очередь, нам была нужна его картина, а не смерть.

— Зачем вы пришли… — это был не вопрос, это были размышления на заданную тему, но я решил не дожидаться начала более предметного разговора, предложив его сам.

— Нам нужна картина, и ты знаешь, какая именно, — мой голос чуть подрагивал, отходя от бешенной пляски меча. — Отдай её, и мы уйдём.

— Зачем вам её смерть… — и снова это был не вопрос.

— Либо её, либо твоя, — оправдываться я был не намерен, хотя по здравым размышлениям стоило бы. Эту локальную войну начали всё-таки мы.

Ответ не приходил довольно долго, и я уже начал решаться на продолжение резни, но хранитель искусства всё же принял верное решение. Из недалёкой картины показалась его неброская понурая фигура. Не доходя до нас нескольких шагов, он медленно сунул руку в маленький оазис темноты. Когда он её достал, мы вновь стали зрителями прекрасного шедевра, клочка странной жизни, который предстояло передать в мёртвые, холодные руки князя.

Не теряя времени, я вырвал из его на этот раз слабой руки картину и начал спиной отступать к ещё несколько далёкому выходу. Рядом с видимым облегчением в глазах шла Элати.

— Тёмной вам дороги… — пожелание, брошенное уходящим в свои оскорблённые владения дьяволом, было наполнено печальной скорбью и жаждой несбыточной мести. Ледяные слова заставили вздрогнуть даже меня, давно привыкшего к проклятиям побеждённых и поверженных.

Никто более не встал на нашем пути, но идти от этого было не менее тяжело. Первое проклятие лишь дало старт остальным. Остальные, правда, оказались безмолвными, но от этого, увы, не менее обрекающими. Казалось в один неправедный миг, все картины стали заклятыми врагами для нас. Я более не видел их яркой красоты и глубокой идеи. Отныне отовсюду молчаливым потоком на нас падала ненависть тысяч полотен. Гневный свет мириад свечей лишь подчёркивал всю искренность этой ненависти. Я чувствовал себя самым грязным убийцей и предателем. Я больше не был гордым Хозяином Пути. Я был самым страшным преступником с истоков и до конечного костра. Я был самым главным, самым ужасным проклятием этих когда-то чарующих мест. Я сам хотел умереть от придавившей меня жестоким камнем ненависти.

Только на лестнице, ведущей вверх, этот рвущий сердце поводок начал понемногу отпускать меня. Я посмотрел на Элати. Леди была бледна, и в глазах её застыло презрение к самой себе.

— Всё, крылатая, уже всё.

Последние нелёгкие шаги вывели нас на долгожданную поверхность. Я тяжело вздохнул. Я очень устал, и видит пламя устало не тело, но душа. Ещё одна вечная рана жадно заалела у меня на сердце. Рядом упала на колени Элати. Она не могла сдержать судорожных рыданий, рвущихся из груди. Я не стал её успокаивать, эту боль каждый должен был вынести сам.

Князь со свойственным всем мёртвым флегматичностью ждал нас на том же месте и в той же позе, в каких мы его оставили. Увидев нашу прекрасную и печальную ношу, он видимо потерял частицу своего мёртвого кредо и соизволил встать, то ли приветствуя, то ли просто радуясь удачному завершению дела.

— Вот твои картины, мёртвый, — я бросил ему под ноги бесценные полотна.

Мёртвые князь как будто даже с некоторым почтением не менее получаса рассматривал, как выяснилось главную мечту всего Некрополиса. Его пустые глаза при этом горели серым подобием углей, что