– Не нужно ничего объяснять, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что у тебя много поклонников.

Потом он попрощался с ней, быстро чмокнув в щеку и взъерошив ей волосы, отчего она почувствовала себя его младшей сестренкой. Сказал, что будет ей писать, нажал на педаль газа и умчался в облаке пыли.

Позже, лежа на своей койке, она перебирала в памяти все подробности минувшего вечера и злилась на себя за его неудачное завершение. Ее торопливое «до свидания», ее неясный ответ на его вопрос, когда они снова увидятся, – все это звучало неискренне, уклончиво. Нет, она с самого начала не хотела иметь никаких секретов от него.

Он взлетел в сумерках на «Спитфайре», который перегонял на ЭлДжи-39, временный аэродром их эскадрильи в пустыне. Перед стартом, как обычно, проверил показания приборов: топливо, подачу кислорода, атмосферное давление, проверил, лежит ли парашют под сиденьем. Топливный бак был почти полный, на часовой перелет бензина хватит.

Уже темнело, когда самолет набрал высоту. Песчаная буря, до этого державшая самолеты на земле, прекратилась, оставив в воздухе мерцающую бронзовую патину. На высоте 20 тысяч футов[85], когда Дом летел в облачном коридоре, он неожиданно для себя рассмеялся и запел. Безумие, немыслимая глупость, но он впервые в жизни влюбился, окончательно и бесповоротно.

Он представил себе, как она стоит в круге света, в своем красном платье в белый горошек, и поет «Ты для меня все»[86], и с тревогой понял, что в нем бурно, словно в пустыне после дождя, оживают все эмоции, которые он немилосердно подавлял весь год. Саба казалась ему магнетическим центром всего вечера. Когда в ресторанчике она призналась, как многому ей еще предстоит научиться, он уже чувствовал себя ее защитником – ведь в жизни так много неприятностей, которые так и норовят обрушиться на тебя и прихлопнуть, а Саба этого не заслужила, ведь она такая свободная, необычная… Он увеличил скорость, поднял маленький истребитель еще выше, пролетел над ватными клоками облаков, потом нырнул в них, а когда вылетел на чистое пространство, то все еще думал о ней. Как Саба заснула в джипе, прильнула к нему во сне, как ее волосы темным водопадом упали на его плечо.

Затем, в разгар всей этой эйфории, так же внезапно, как остановка двигателя во время полета, он обнаружил в себе новое чувство, связанное с этой женщиной: она пугала его. Словно ему подарили странное, прекрасное, полудикое животное, а он не имел понятия, как с ним обращаться. Она сильная. Если сравнивать эмоции с погодой, то она могла вызвать торнадо.

Он понял это в первый же вечер их знакомства, когда увидел ее в госпитале. Вчера это проявилось еще сильнее. Он даже затаил дыхание, когда она вышла на сцену, – боялся за нее, переживал, вдруг у нее что-то не получится. Она стояла в луче прожектора, рассекавшего ночной мрак, стояла с бесшабашной бравадой, трогательной и восхитительной. Когда она запела, все парни, сидевшие вокруг него, подались вперед и разом, дружно выдохнули. Кто-то тихонько застонал, некоторые бормотали непристойности. Он понимал это – конечно же, понимал: сдери с них всю браваду и деланое веселье, и увидишь, что все они одинокие люди, застрявшие неизвестно где. Им тут тоскливо и страшно, они скучают по своим подружкам, по женам. Но его тогда уже беспокоило, что они вот так думают о Сабе. И вообще, если признаться, он уже боролся в своей душе с подспудным неодобрением ее выступлений. Это смущало его и огорчало. Он ревновал.

На потемневшем небе зажглись звезды. Внизу, на земле, мерцали огни. Одна из опасностей ночного полета заключалась в возможности ошибки: неопытные летчики принимали звезды за огни аэродрома. Превосходная метафора, внезапно подумал он: вот так же можно ошибиться и с девушкой.

Через полчаса он вообще перестал думать о Сабе; он смотрел на альтиметр, потом вниз, на аэродром. Взлетно-посадочная полоса была короткая и освещалась лишь жидким светом газовых фонарей, да еще и замаскирована. Внимание, сосредоточься!

Одной из многих вещей, которые он любил в авиации, было то, что они прогоняли из твоей головы все будничные мысли. В небе, в милях от житейской суеты, воспринимаешь все, что тебя окружает, быстро и прямо: вот образуются облака, вот пошел дождь, вон там видны глубокие горные долины. А эта пушистая тучка, мимо которой он только что пролетел, в каком-то другом месте может прятать за собой отвесные скалы, о которые разобьется твоя машина. А здесь из нее может внезапно показаться крыло «Мессершмитта 109»[87], одного из тех, которые регулярно прилетают сюда с сицилийских аэродромов.

Сейчас, заходя на посадку, он обшарил взглядом небо. Три дня назад его командир Пол Риверс предупредил, чтобы он ни в коем случае не ввязывался в бой, если по пути попадет в переделку, а постарался благополучно уйти.

– Самолеты для нас сейчас гораздо важнее, чем ты сам, дружище, – пошутил он. – Мы больше не можем позволить себе дальнейшие потери. И вообще, я хочу домой. – Он сунул палец в рот, словно маленький ребенок. – Я скучаю без мамочки.

Риверс, как и Дом, участвовал в Битве за Британию. Они планировали, что Дом сменит его, как только освоится с новой обстановкой.

Несколько недель назад, во время их краткой экскурсии по аэродрому, Риверс, чей короткий нос был густо намазан каламиновой эмульсией (средством от ожогов), рассказал Дому, как тяжело было здесь совсем недавно и как он чертовски рад, что кончается срок его службы в Африке. Хватит с него проклятого песка в трусах, в кофе и в ушах. Он наглотался его на всю оставшуюся жизнь. У него остались дома жена и маленький ребенок, родившийся без него. Они ждут его в имении родителей в Квинсленде.

– Йе-е, хотелось бы поскорее увидеть моего маленького спиногрыза, – проговорил Риверс с таким неумелым цинизмом, что Дом улыбнулся. На краткий миг он даже позавидовал своему боевому товарищу, что у того все уже было решено и расписано.

За чашкой отвратительного кофе, пахнувшего хлоркой, Риверс сообщил, что на данный момент немцы в четыре раза превосходят их по численности, что у них лучше самолеты и хорошо налажено снабжение с греческих и сицилийских авиабаз. И что молодые пилоты, такие как Дом, прилетевшие сюда с разных континентов, помогут союзникам нанести решающий удар по врагу.

– По нашим расчетам, – сказал австралиец, – здесь скоро развернется вторая Битва за Британию, только еще более жаркая и ожесточенная.

Об этом Доминик умолчал в разговоре с Сабой. Еще одно генеральное наступление? Через пять дней? Через месяц? Два месяца? Слухи ходили разные, но толком никто ничего не знал.