ощущала сострадание к этой женщине. Несомненно, ее ярость была вызвана любовью и ревностью.

Николь медленно встала на ноги. Она нагнулась над женщиной и нежно провела рукой по ее волосам.

— Все хорошо, — сказала она, когда Светлана открыла глаза. Я хочу уйти отсюда. Понимаете? Уйти. Вы мне поможете?

42

— Полагаю, ты записывала беседу с Керенским, — сказал Росток. Они с Робин ехали по Миддл-Вэлли.

— Конечно.

— Я бы хотел получить копию пленки.

— А ты разве не делал заметок?

— Люди нервничают, когда видят, что полицейский что-то пишет за ними.

— Я, кстати, тоже это заметила.

— К тому же, Роман мой старый друг. Я решил, что всегда могу навестить его еще раз, если мне понадобятся какие-то записи.

— Если его легкие не откажут раньше, — заметила она.

— Также мне хотелось бы получить копию распечатки по телефонным звонкам.

— Будет сделано. Что еще?

— Расскажи мне, откуда ты берешь информацию, — сказал Росток. — Все то, что ты узнала об Иване и Николь. То есть, я понимаю, что у тебя человек среди помощников коронера, но криминальные сведения обычно доступны только для представителей правоохранительных органов, не говоря уже о психиатрах из клиники, которые раскрывают свои врачебные тайны только в зале суда.

— Вообще-то, нам не положено раскрывать свои источники.

— Брось. Хочешь работать со мной — будь добра, расскажи, кто тебе помогает.

— Это какой-то обман, или что? Ты делаешь вид, что сотрудничаешь, а на самом деле хочешь узнать о моих источниках?

— Боже, ты такая же недоверчивая, как и я, — усмехнулся Росток.

— Сочту это за комплимент.

— Если тебе от этого легче… А теперь рассказывай, откуда твои сведения.

— У нас на станции есть человек, консультант по имени Гамильтон Уинфилд, и у него какие-то невероятные связи. По-моему, он знает всех — действительно всех.

— Могу назвать тебе человека, которого он не знает — я.

— Если он и не знаком с тобой лично, то может узнать о тебе все: от номера банковского счета до личного дела в школе, последней оценки рабочих характеристик, размера обуви, и даже сорта хлопьев, которые ты ешь на завтрак, и название последнего фильма, который ты взял в прокате.

— Он действительно все это может?

— В нашем деле это нормально.

— Тогда откуда мне знать, что он уже не разузнал? Робин удивилась, словно ей это действительно не приходило в голову.

— Если и так, — мягко проговорила она, — то со мной он не поделился.

Они доехали до окраин Миддл-Вэлли, где город плавно сменялся индустриальной пустошью, ограничивавшей Скрантон.

— Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о Уинфилде, — добавила она после небольшой паузы. — Он старик, ему лет семьдесят-восемьдесят. Когда-то был знаменитым иностранным корреспондентом — думаю, отсюда его связи. Могу достать тебе копию его резюме, если хочешь. А куда мы едем?

— Увидишь, когда доберемся. Дай мне свой диктофон.

Не сводя глаз с дороги, он достал небольшую кассету, положил ее в карман и кинул диктофон на заднее сидение.

— И мобильный телефон.

— Это зачем?

— Хочу быть уверен, что ты не нажмешь клавишу быстрого набора, чтобы нас прослушивали на том конце.

Громким вздохом выразив свое неудовольствие, она шлепнула маленький телефон Nokia ему на ладонь. Мобильный последовал вслед за диктофоном, отскочил от сидения и упал на пол.

— Аккуратнее, — укоризненно сказала она.

— Теперь сумочку.

— Это личное, — запротестовала она.

— Как хочешь, — сказал он. — Либо я проверяю содержимое, либо торможу, и ты выходишь.

Нехотя она открыла сумочку и поставила между ними. Он запустил туда руку и пошарил внутри.

— Ты все еще носишь пистолет.

— Моя работа иногда заводит в не самые приятные районы.

Он нащупал салфетки, ключи, пузырек духов, небольшую упаковку, как он решил, мятных конфет, блокнот, две ручки, несколько кредитных карт и небольшой бумажник. Убедившись, что внутри нет электронного оборудования, он вернул сумку Робин.

— Больше ничего не обыщешь? — она не пыталась спрятать сарказм.

— Не знаю. А нужно?

— Мало ли. Вдруг у меня на теле провода.

— Да уж, от тебя можно ожидать.

— Тяжелый ты человек, Росток, — пробормотала она.

— Я даю тебе шанс, сказал он. — При обычных обстоятельствах я никогда не позволил бы гражданскому лицу участвовать в расследовании. Я нарушил свои правила потому, что ты, похоже, можешь мне помочь. Но я должен убедиться, что могу тебе верить.

— Доверие — это двухстороннее отношение: ты мне веришь — я тебе верю. А ты до сих пор не сказал мне, куда мы едем.

— К человеку, который недолюбливает прессу. Он не обрадуется, когда увидит тебя со мной. Так что тебе придется пообещать, что ты никому не расскажешь об этой встрече.

Она хотела было возразить, но он опередил ее:

— Ты теперь в моем мире, Робин. Все, что ты видишь и слышишь со мной, строго конфиденциально. Пока идет расследование, ты никому не передаешь эти сведения. Понятно?

— А если я что-то узнаю сама?

— Если это «что-то» связано с расследованием, сначала спрашиваешь меня, и я либо даю разрешение, либо нет.

— Это называется предварительный запрет, Росток, и является формой цензуры. Незаконной. Ты коп, но значок не дает тебе права редактировать мой репортаж.

— Когда расследование завершится, мне не будет дела до твоего репортажа. Но до тех пор ты держишь все в тайне, особенно от своего друга Уинфилда.

— Он мой босс, а не друг.

— Мне без разницы, кто он. Все, что ты узнаешь сегодня, остается между нами. Это значит, никаких пленок, никаких записей, никаких компьютерных файлов с общим доступом.

— Назови мне причину, по которой я должна тебе подчиняться.

— Потому что семь человек убиты. И если рука действительно принадлежала человеку, чье имя написано на бумаге, эти убийства — только начало.

— Я насчитала только три убийства. Остальные умерли своей смертью.

— Если верить О’Мэлли, — сказал Росток.

43

Светлана, похоже, была только рада желанию Николь уйти, и стремилась всячески помочь. Она взяла девушку за руку и прошла с ней сквозь таинственное заклинание, раньше не выпускавшее пленницу из спальни.

Светлана привела Николь на кухню, накормила ее яйцами вкрутую и тостом с кофе. Пока Николь ела, женщина принесла ей комплект потертой черной одежды.

— Это траурное одеяние, — объяснила она. — Я взяла его из вещей, пожертвованных епископу. Он хранит все у себя, чтобы затем раздавать нуждающимся.

Синяк на бедре, который Николь заработала предыдущей ночью, продолжал болеть. Прихрамывая, она пошла в ванную переодеваться. От одежды — дешевого черного платья из хлопка, черных туфель и черного нижнего белья, — пахло