до тех пор, пока доводы рассудка и предписания священных книг уже не в силах устранить возникшего между ними недоразумения. Но они и сами не знают причин этой неприязни и продолжают ссориться и враждовать.

...И здесь только большая проницательность может выявить, по незначительным намекам и отдельным обстоятельствам, что обе они имеют свои претензии и хотят подчинить одна другую.

Мать в претензии из-за того, что: «вот, дескать, был сын жалким комочком мяса, я все силы отдала, чтоб его вырастить; сколько лет ни ночью, ни днем не видела сна, сколько горьких слез пролила, пока его воспитала, сколько раз, охваченная ужасом, бегала искать его по улицам и базарам, страшась, что с ним случится беда. Единственной наградой за все это добро будет то, что сын предоставит мне решать все свои дела, не осмеливаясь и воды испить без моего одобрения и совета».

А жена в претензии: «Я стала женой этого человека, его рабыней и слугой, бросила родных, со всем распростилась, избрала эту жизнь навсегда. Единственная награда за мою покорность в том, чтобы ключи всех его дел, всех расходов были в моих руках.

Но притязания обеих прямо противоположны, в этом и состоит корень их вражды. Узнаешь этот корень, поймешь и то, что все раздоры вырастают из него.

Мать видит, что на первом месте в доме сидит чужая женщина, которая стала полновластной хозяйкой во всех больших и малых делах сына. А ведь она сама претендовала на то, чтобы быть повелительницей в доме сына. И поскольку в натуре её есть некий изъян, она, не глядя пи на что, вмешивается во все дела, во все заботы и хлопоты, придирается, поучает, наставляет.

Жена видит, что около ее мужа сидит паршивая старуха с нахмуренным челом, которая перечит всем ее речам и действиям и вмешивается во все домашние дела. А ведь ей хочется быть самостоятельной, чтобы в её доме управлялись слуги, а не лысая старуха, претендующая на главенство в доме и в семье. И от того на чело ее ложится печать тяжелой обиды.

Войдя в дом, муж видит на лице хозяйки налет грусти; по-супружески ласково он начинает выпытывать, в чем дело. После долгих капризов и упрашиваний выясняется, что беда вызвана материнской любовью, которая, выходит, хуже ненависти.

Из почтения к матери, он просит её: «Не затрудняй себя домашними заботами, сиди, отдыхай, молись богу, благодари его за то, что у тебя вместо одного стало двое детей. Теперь твое занятие — сидеть и молиться. Предоставь хлопоты по хозяйству жене, не утруждай себя больше».

Эти доводы мужа рождены его искренней любовью и уважением к матери, ибо в этом случае он не знает о взаимных притязаниях враждующих сторон. Ведь чаще всего мужчины женятся стараниями матерей.

Притязания матери распространяются настолько, что она, в соответствии с арабской пословицей: «Раб и то, что у него в руках, принадлежит его хозяину», — считает, как мы уже говорили, что раз сын — её, то и невестка — её служанка. Захочет она — пошлет эту служанку к сыну, не захочет — нет; захочет — даст ей хлеба, не захочет — нет.

А сын думает: «Мать, которая так меня любит, и которая, любя, женила меня, несомненно, ради меня должна любить и мою жену.»

Услышав же о разногласиях между женой и матерью, он приводит в ее оправдание всякие уловки, не смея усомниться в материнской любви: «Этого не может быть». Поэтому он мягко и снисходительно объясняет матери, как ей следует себя вести.

Но поскольку его слова противоречат убеждению матери, она думает, что это жена сбивает его с толку, и возмущается:

— Разве я воспитала тебя для того, чтобы ты, повинуясь жене, не позволял мне прикасаться к хозяйству, заставлял меня подчиняться жене, чтоб выдавал мне хлеб по порциям? Во всех домах хозяйством сына распоряжается мать, ей подчиняются и жена, и слуги.

Бедняга муж сокрушается: «Что это за напасть и отчего эти распри?» — и решает: «Наверное, так положено.» Он идет к жене и ласково, мягко убеждает ее быть доброй и великодушной: «Ты не огорчайся из-за этого, благодари бога, что мать взяла на себя все хлопоты по хозяйству, сиди себе отдыхай, занимайся нарядами, есть и пить тебе подадут все готовое, и ты будешь избавлена от всех забот.»

Жена, слышавшая все эти разговоры и затаившая в сердце гнев против старухи, если она зла, то поднимает крик:

— Я не буду жить с твоей матерью, убери её от меня. Устрой её, пусть живет отдельно! Если ты боишься своей матери, зачем тогда женился?! В доме мужа жене прислуживают слуги, а не злая старуха.

Если же она добра, то, хотя это и противно ее желаниям, она из любви к мужу отказывается от полновластия, ибо знает, что коли этому суждено случиться, то ей же будет покойнее. И она беззаботно отдыхает, вручив бразды правления в руки свекрови, с тайным злорадством — «посмотрим, что она будет делать?» — не вмешивается ни в какие домашние дела.

В этот и следующий два, самое большее — три дня мать, по собственному неведению навлекшая беду на свою голову, готовит, варит, убирает в доме сына. Уже в первый или второй день, а на третий — непременно, она каждый раз, подавая сыну и невестке кушать, жалобно сетует:

— Я уже стара, устала от работы, никто мне по хозяйству не помогает, не жалеет меня, все полеживают себе спокойно, а я бьюсь с утра до вечера.

Говоря это, она намекает на невестку, потому что в доме нет больше никого, кто бы «полеживал спокойно».

— Кушанье получше и послаще она подает сыну, говоря с подчеркнутой жалостью: «Откушай вот это, в торговых рядах у тебя много хлопот и суеты, другие-то все время что-нибудь жуют, спрятавшись в углу или в сенях».

В этих речах тоже намек на невестку.

Старуха не ведает, что сын уже поел на базаре или побывал на угощении, а это кушанье велел приготовить специально для них.

И тогда жена обращается в тысячеустого дракона. Даже не притронувшись к еде, она поднимает крик на весь дом. Разгневанный муж передает ведение домашнего хозяйства в руки жены, сердито осадив мать.

Поскольку же любовь жены к мужу не натуральная по тем причинам, которые мы изложили прежде, а любовь матери к сыну — естественная, кровная, то жена не берет на себя, да и не может взять, дела, которые мать, прилагая