Рвануть можно, но в тот же миг необходимо будет раствориться в воздухе, в пространстве – иначе автоматная пуля всё равно окажется быстрее, она непременно нагонит. Старик замер, прислушиваясь к ударам – суннит в белой чалме грохотал так, что дрожала вся гостиничка, хлипкие стены тряслись, будто пораженные лихорадкой. Старик отступил назад в комнату. Пухначев, поняв, к чему примерялся старик, спросил одними губами:

– Ну что?

Вместо ответа старик покачал головой, губы его сжались в привычную твёрдую линию – тонкую, как две склеившиеся полоски фанеры. Пухначев почувствовал, что у него затряслись руки. Пальцы так запрыгали, что не удержат не то чтобы ручку – даже коробок. Спичку – и ту не запалить. Губы задвигались сами по себе, Пухначев ощутил, что он сейчас заплачет, глаза его потеплели.

– Неужели про нас забыли? – сморщился он. – Посольские… Ведь они же за нас отвечают.

– Ну и что? – жёстко спросил Чернов. Прижавшись к стене, он глянул вниз.

Парень с буром уже проломил защитную сетку настолько, что в прореху мог влезть человек, загнул края рванины внутрь и, отставив винтовку в сторону, задом, остерегаясь порвать на себе ватник и длинную бабью рубаху, полез в гостиничку. Собравшиеся подбадривали его.

– Неужели наших в Кабуле уже нет? – пробормотал Пухначев. – Перебили?

– Ещё чего! – не выдержал старик.

– А почему эти так кричат?

– Их район. Они контролируют этот район, потому так кричат.

Из проволочной прорехи парень протянул руку, требуя бур, вместо бура ему дали автомат – мало ли кто может встретить смельчака в тёмном коридоре!

– Эх, жалко, входы мы забаррикадировали, – хмуро произнёс старик.

– Почему?

– Автомат был бы наш.

– Да-а? А каким образом?

– Очень простым, Мужик и пикнуть бы не успел, как на него медведь насел. Ловкость рук – и автомат наш. А с автоматом уже можно воевать. Даже если вся эта толпа полезет, – старик тыльной стороной кулака отёр глаза – совсем иная хватка была у этого человека – как, впрочем, и у всякого человека, прошедшего войну: и умел он больше, и мозги у него были другие.

– Сейчас начнётся крик, – приготовься, – предупредил Пухначева старик. – Этот змей наткнётся на баррикаду у входа, раскидает её, потом увидит, что забаррикадирован вход на второй этаж – и зазвучит песня юного Ашира.

Но пока было тихо. Парень в белой чалме немо озирался в незнакомой гостиничке, цеплялся глазами за каждый выступ, считал сучки в полу, осторожничал – оторвавшись от своих всего на пять метров, он уже трусил. Старик хорошо знал таких людей; Пухначев тоже знал, но меньше.

«Песня юного Ашира» возникла внезапно. Хоть старик и ожидал её, а всё равно она зазвучала внезапно, всколыхнула воздух; отзываясь на крик парня в белой чалме, не зная ещё, что случилось, один из пришедших стремительно развернулся – «чуть из галош не вылетел», отметил старик, и прямо с пояса дал очередь по пустым окнам гостинички. Сделал это лихо – только труха да измельчённая в пыль здешняя желтоватая земля поднялись душным столбом. Потом столб этот смело в сторону, как ненужный хвост, придавило сверху пластом ватного воздуха, сделалось чисто.

По окнам третьего этажа снова прошлась очередь. Пули кромсали дерево, линолеум, картон, труху. Пухначев сжался в комок, и так, горбатым комком, и притиснулся к батарее, охнул подбито, когда батарею тряхнуло – в неё угодила пуля, отсеклась в обратную сторону, угодив на чугунное ребро, с хрустом проломила узенький бетонный подоконник и ушла в потолок. Сверху на Пухначева с Черновым полетела известковая пыль.

– Сволочи! – спокойно выругался старик, стряхнул с себя белую порошу.

Снова прозвучала очередь. Теперь пули с мокрым хлюпающим звуком кромсали второй этаж, рвали защитную сетку окон, от тугих ударов свинца здание встряхивало, пол под телом Пухначева тихо постанывал, дрожал. Старик проворно приподнялся, сунул в сетку пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Очередь мгновенно оборвалась, последние пули ушли в небо – тот, кто стрелял, полетел на землю, сбитый чудовищным тычком в грудь.

Стало тихо. От жуткой тиши этой в ушах возник электрический звон, тот самый знойный, заполошный звон, от которого ноют кости – они мигом начинают ныть, словно это не кости, а какая-то дряблая студенистая плоть, готовая рассыпаться от простого ветра – на всё реагирует. Собравшиеся удивленно оттянулись назад, к стенке гостиницы, выставили перед собой оружие, потом по команде, дружно полили дувал на противоположной стороне улицы. Старик правильно рассчитал: собравшиеся не поняли, что по ним стреляли из окна гостинички.

Старик вздохнл:

– Лучше бы я не стрелял.

Пухначев почувствовал, что у него пересохли губы. Неужели так просто, одним лишь нажимом пальца на кривоватую, блестящую от частых прикосновений железку человек лишает жизни другого человека? А в воздухе остаётся только горелый, неприятно щекочущий ноздри запах – дух пороха, смешанный с духом живой плоти, покинувшей тело… Пухначев неожиданно улыбнулся и эта улыбка причинила боль ему самому – он почувствовал эту улыбку, он до сих пор не мог поверить, что всё происходящее – явь, действительность, а не сон, не некая занимательная игра или чтиво, в которое он погрузился с головой, и не показ очередного пустого фильма по «ящику» – отечественному телевидению. Старик понял состояние Пухначева совсем по-иному, пояснил:

– Для этих дел годы уже не те!

Выходило, что старику отправить на тот свет живую душу так же легко, как ядовитым спреем обрызгать медвежью шкуру, в которой завелась моль.

– Вообще-то, сейчас чем больше стрельбы – тем лучше, – сказал старик. – Раньше на нас почему не обращали внимания, а? Стрельбы не было, потому и обходили стороной, наши устремлялись туда, где звучала стрельба. Им совсем невдомёк, что мы можем находиться в тихом месте. Сейчас наше место перестало быть тихим.

Глаза у старика заслезились, он сел на пол, прижался спиной к батарее.

– Что? – испуганно спросил Пухначев. – Лезут?

– Сейчас начнут, – сказал старик, – я их повадки знаю. Полили дувал, теперь снова польют гостиницу, – он ни с того, ни с сего хихикнул. – Глядишь, и своего зацепят.

– Кого это?

– Да того дурачка, что в гостиницу забрался. Для него будет одно спасение – за батарею прятаться.

Действительно, парень в белой чалме, влезший в гостиницу, заорал после первой же очереди, рубанувшей стенку первого этажа.

– Хорошо блажит! – удовлетворённо произнес старик. – Лучше, чем по радио! Ну стреляйте же, стреляйте больше! Чем громче – тем лучше! Ну!

Собравшиеся прекратили стрельбу. Один из них – дюжий парень с висячими казацкими усами, крякнув, ловко вогнал своё тело в проволочную прореху, сделанную в окне, за ним полез второй.

– Вот теперь будет совсем худо, – сказал Чернов, подтащил к себе взрывную машинку. – Скоро, Игорь, придётся прощаться.