где были глаза ребенка до того, как в его жизни появился Хайрам Зейндлер. Он выплюнул табачный сок, заполнив одну из впадин, и мальчик пошевелился, все еще живой. Гленн посмотрел на Хайрама.

“Это твое. Ты решаешь его судьбу.”

Хайрам ничего не выражал. “Уже решил”.

Они рысцой выехали из Голубой Долины.

ГЛАВА XX

МАЛЬЧИК, которого она пыталась воспитать правильно, сидел напротив сестры Мэйбл теперь как жесткий, искалеченный человек. Они находились в подземной церкви, Бирн смотрел на возвышающегося Христа, залитого его собственной детской кровью. Мэйбл знала, что Бирну будет больно видеть это, что он вообще находится в священной усыпальнице, но она должна была показать ему это, чтобы он поверил ей или понял, почему ей пришлось сделать то, что она делала.

"Я никогда не хотела причинить вред тебе, — сказала она, — и никому из детей".

Бирн не сводил глаз со статуи. "Пустите детей малых приходить ко Мне. Таковых есть Царствие Божие."

" Ты неправильно толкуешь книгу Матфея".

"Ты и Галатам меня обучили — неужели ты напрасно претерпел столько страданий?"

"Ничего из этого не было напрасным. И снова ты заблуждаешься…"

"И что же ты неправильно истолковала, сестра? Или вы достаточно внимательно следили за Словом Божьим, чтобы говорить за Него?"

Сестра Мэйбл покраснела. "Я бы никогда не стала богохульствовать таким образом".

"А как насчет других способов?"

"Пожалуйста, Лютер, я пригласила тебя сюда не для того, чтобы вспоминать прошлое. Я пригласила тебя сюда, чтобы спасти будущее".

Бирн ухмыльнулся. "Разве я похож на спасителя? Даже если моя кровь течет в Его жилах… "

"Ты должен услышать меня в этот час тьмы. На нас возлагается слишком много надежд. На нас возложена непостижимая задача".

" Нас?"

"Ты, я, местный закон, другие сестры и преподобный Блэквелл. Мы в этом деле вместе, и если мы не будем едины, это пойдет только на пользу Койотам".

Бирн встал, и, опасаясь, что он собирается уйти, сестра Мэйбл поднялась и взяла его за руку. Она ожидала, что он отстранится, но он не отстранился. Казалось, он ждал, чего-то хотел.

"Я прошу прощения", — сказала она. "Я сожалею о боли, которую я причинила тебе, о страданиях, которые ты перенес от рук церкви. Но именно твоя кровь сдерживала зло. Невинная кровь, Лютер, — вот что требуется. А какая кровь может быть более невинной, чем кровь детей? Так что да, мы осушили тебя и бесчисленное множество других, но мы всегда возвращали тебе здоровье".

"Только для тела. Шрамы, оставленные на разуме, — совсем другое дело". Он сдвинулся, отстраняясь от нее. "Что именно моя кровь не давала покоя?"

Она со вздохом подошла к алтарю, не зная, с чего начать. Она произнесла тихую молитву в надежде, что Бог даст ей слова, чтобы объяснить то, что она сама едва понимала.

"Вы знаете это зло, — сказала она, — даже если не можете дать ему имя. Церковь долгое время пыталась сдерживать его, особенно мы, монахини. Мы — невесты Христа, но мы также и матери. Мы не ложимся с мужчинами и не рожаем детей, потому что мы уже матери потерянных детей. Женщины в одежде лучше способны держать эту злую силу в заточении и противостоять ее искушениям".

"То есть, как те монахини в ту ночь, когда Джаспер пришел в Хоупс-Хилл?"

Мэйбл "Некоторые сестры сильнее других".

"Так вот почему вы построили это место? Часовни было недостаточно?"

"Да. Мы поняли это в ту роковую ночь. Простая часовня может лишь немного отгородиться от зла. Мы пытались держать самую могущественную силу тьмы на расстоянии, но нам нужно было какое-то более священное и уединенное место".

Бирн закатил глаза. "Вы хотите сказать, что поймали дьявола?"

"Не Дьявол, а энергия, стоящая за ним. Люцифер опирается на космическую тьму, которая находится в самой Вселенной. Это самая черная магия, и хотя ее нельзя сдержать целиком, мы можем захватить ее по частям, чтобы уменьшить ее использование теми, кто предпочел бы увидеть открывшийся портал".

Она смотрела на Бирна, ища в его глазах хоть какой-то проблеск узнавания. Они были глубокими и черными, уже не такими мягкими карими, как когда-то давно, до того, как он превратился в волчонка и больше никогда не вернулся.

"Эта сила заражает всех волкодлаков, — сказала она, — притягивая их, как мотыльков на пламя. Конечно, ты должен чувствовать тьму, которая живет в самой твоей сущности".

"Черт, конечно, чувствую!"

"Ты боролся с ней с тех пор, как покинул Койотов. Ты пытался вытеснить ее из своей души. Я пыталась вытеснить ее из нашего мира".

"Да. Я знаю это. Но то, что живет во мне, больше не контролирует меня".

"Потому что ты сильнее Койотов".

"Я и есть Койот". Бирн откинул назад волосы, обнажив номер, вытатуированный на шее. "Это число — клеймо, связывающее навсегда. Я просто отбился от своей стаи. Одинокий волк — все равно волк. Я вернулся сюда, чтобы не дать им уничтожить этот город, потому что это единственный дом, который я когда-либо знал, как ни печально это говорить".

"Лютер, пожалуйста. Если ты по-прежнему будешь обижаться на меня, даже ненавидеть меня после того, как все это закончится, я не буду осуждать или винить тебя за это. Но я прошу тебя — не позволяй этой вражде удерживать нас от работы на общее благо. Я должна показать тебе кое-что, что видела только я и другие сестры. Я показываю тебе это только сейчас, чтобы ты понял, что действительно поставлено на карту. Это больше, чем этот город и люди в нем. И это нечто большее, чем сердце Джаспера".

Она придвинулась к нему и удивилась, когда он позволил ей взять себя за руку, точно так же, как он позволил ей взять себя за руку, когда только приехал в приют. В каком-то смысле она все еще видела в нем дикого ребенка. За обветренной кожей и бакенбардами скрывалась разрушенная молодость, запятнанная душа. То, что он вырвался из