— Как меня угораздило? — запрокидываю я голову.

— Что-то не так? — она будто не понимает.

— Разве я не совершила по меркам светлых святотатство? — лучше в лоб спросить. Какой смысл молчать?

Кирин отбирает у меня чашку, смакует подостывший чай. То ли размышляет, то ли нагнетает атмосферу. На жреца и вовсе жалко смотреть. У него того гляди случится сердечный приступ. Богиня цокает и жрец, осознав тщетность надежд покинуть наше девичье общество, достаёт золотые чётки и принимается их перебирать. Бусины ритмично щёлкают, и какое-то время только этот звук слышен в гостиной.

— Я расскажу тебе две истории, Юджин. Тебе доводилось слышать о Ларской лихорадке? Бич людей, живших семь-восемь веков назад. Болезнь вспыхивала в городе как пожар, в считанные дни заболевали почти все. Заболевшие сгорали за неделю. Но на самом деле никто не умирал. Знаешь, почему? Люди возносили молитву Тарору-Целителю, и смертельная болезнь отступала. Примечательно, что другие болезни Тарор лечил крайне неохотно. Догадалась, почему?

— Нет.

— Ларская лихорадка не была болезнью, это было проклятие, которое на город насылал один предприимчивый тёмный маг. Тарор собирал силу молитв, очень искренних молитв людей, желающих выжить, и маг снимал своё проклятье.

— Ха…

— Взаимовыгодное мошейничество в тёмно-светлом тандеме, — с улыбкой поясняет Кирин. — Тот маг своё получал. В проигрыше были исключительно люди.

— Вы намекаете, что тёмные и светлые не враги?

Кирин кивает:

— Так и есть, Юджин. А вторая история ещё проще. Десять лет назад светлого Юса объявили павшим, его храмы снесли, жрецов казнили, культ уничтожили. Самого Юса тоже уничтожили. А вот его не слишком преданных последователей не тронули, и теперь они исправно возносят молитвы тому же Кенару. Богам нужны человеческие сердца, и за красивой идеей о путеводном свете добра прячется банальный делёж ресурсов. Тёмных преследовали, потому что день и ночь легко противопоставить. Ещё легче объявить ночь злом, обыватели поверят. Но на самом деле цвет не имеет никакого значения. Ты разочарована, Юджин?

— Нет.

— Я могу стать следующей после Юса. Игра против меня уже началась, поэтому богиня смерти для меня… союзница мечты.

— Кирин, простите, но я не понимаю, зачем вы мне это говорите.

— Твоя покровительница очень скоро, зная её характер, я не сомневаюсь, устроит праздник в честь своего возвращения. И ты непременно будешь приглашена. Я хочу воспользоваться этим шансом и через тебя передать ей моё сообщение.

Так странно слышать взрослую речь в исполнении десятилетней крохи.

— Всего лишь передать наш разговор? — уточняю я. — А почему не напрямую? Хотя, простите, это уже меня не касается.

— Напрямую как? Ломиться в Чертоги Смерти незваной гостьей? Хозяйка едва ли обрадуется дыре в заборе. Она не примет от меня послание справедливо опасаясь за свою безопасность. Я бы тоже не приняла. Поэтому приходится искать обходные пути. Есть надежда, что тебя она хотя бы выслушает.

Тень молчит, не выдаёт своего присутствия.

За время разговора я окончательно успокоилась:

— Кирин, я готова вам помочь, но я не могу дать обещание. Я не могу обещать, что госпожа захочет меня выслушать.

— Справедливо, — Кирин кивает.

Она допивает чай и ставит чашку на подоконник и уверенно направляется к двери.

На это всё?

Однако у двери Кирин останавливается, оглядывается на меня.

— Я должна передать что-то ещё?

— Ты не идёшь? — спрашивает она вместо ответа.

— Куда?

— В знак моих добрых намерений я исцелю твою маму, Юджин. А в качестве аванса за твоё участие… раскрою тебе некоторые семейные тайны рода Махаон. Что скажешь?

Сегодня мне везёт?

— Я скажу, что буду крайне признательна, — я ведь не совершаю ошибку?

Тень молчит.

А вдруг божественное присутствие её просто подавило?!

Кирин протягивает мне ладонь, намекая, что я должна взять её за руку. Взрослость без следа исчезает, девочка терпеливо ждёт, и как только я беру её пальцы в свои, расплывается в проказливой улыбке.

Я напоминаю себе, что, если светлая богиня захочет мне навредить, никакой отказ в рукопожатии меня не спасёт. А вот спасти маму она действительно может лучше любого целителя.

Только что она говорила про праздник? Что-то вроде званого ужина или даже бала? Воображение живо рисует облачённый во фрак скелет, торжественно приглашающий меня на первый танец.

Если бы я получила пригласительный до того, как заключила сделку, я бы отказалась. Или нет? На празднике у меня есть шанс увидеть Диана! Стоило подумать о нём, и сердце срывается в галоп. Кирин косится на меня, и её улыбка из насмешливой становится… понимающей. Кажется, я выдала себя с головой.

— В далёком прошлом маги рода Махаон выбирали Тьму, — огорошивает меня Кирин.

Мы идём по парковой дорожке. Жрец остался в храме. Когда мы уходили, щёлкать чётками он не прекратил. Кирин увлекает меня по направлению к воротам. Она собирается пойти к нам пешком? Топать за руку со мной по улице как обычная десятилетняя девочка? Не перенестись магией?

— Ничего, что вы говорите об этом столь открыто? — морщусь я.

— Без разницы, — беззаботно отмахивается она.

Ладно…

Тогда другой вопрос:

— Что с моим отцом? Он ведь здесь, в храме?

Кирин улыбается:

— Если я скажу, что он стал жертвой на моём алтаре, ты очень расстроишься?

Покосившись на девочку, я снова поражаюсь контрасту её детского облика и совершенно недетской… кровожадности. А ещё светлая… Впрочем, она уже объяснила, что цветовой окрас ничего не значит, судить по нему о характере всё равно что гадать о личностных качествах по форме носа или ушей. Кирин заливисто смеётся, словно она не сообщила об убийстве, а весело пошутила.

Я пытаюсь понять, что я чувствую. Не жалость, но лёгкое сожаление. При всех моих обидах, я бы не хотела для отца подобного финала, да и детские воспоминания, как папа подкидывал меня к потолку, кружил, смеялся со мной… они живы.

— Это его судьба, — отвечаю я.

— Судьба или подстава?

Она намекает, что на проверке настояла я? Не считаю это подставой. Я выбирала между ним и мамой. Когда-то отец предпочёл мне брата. Почему я не могу поступить также?

К тому же, если мама станет вдовой, семейными делами начну заправлять я — меня устраивает.

О том, что папы больше нет, лучше не думать…

— Судьба, — твёрдо повторяю я.