стыбзили? Где пацан, которого вы огурцом сморили? Думаете, все ваши подвиги так вот просто сойдут вам с рук? Нет уж, дудки, здесь не Америка! За хулиганство придётся держать ответ.

– Дяденьки, пожалуйста, отпустите, – залепетал начинающий хулиган Звягин. – Я хороший, у меня по физкультуре пятёрка.

– Отпустите, дяденьки, мы больше не будем, – поддержали его Ватников и Громилин. – Это Ухарев во всём виноват. Это он машину с базы угнал, это он увёз в ней вашего Шкипидарова.

– Как поступим? – спросил дядя Коля Ёжиков. – Отпустим или запрём до утра в сарае?

– Не хотим в сарае, там крысы, – наперебой заголосили все четверо. – В сарае холодно и огурцами воняет.

– Ладно, что мы, фашисты, в конце концов? – сказал товарищ капитан Немов. – Следовало бы вас, конечно, хорошенечко выпороть, перед тем как по домам отпускать, только времени на по́рево нету. А без порева детям никак нельзя, особенно некоторым.

Через секунду Матросова и его товарищей будто сквозняком сдуло. Лично я бы их отпускать не стал, не верил я в их «больше не будем». Оставил бы в сарае до завтра вместе с крысами и тухлыми огурцами, вдруг бы это на них подействовало.

Усевшись у сарая на ящиках, мы принялись сосредоточенно думать. Так сидели мы минуты четыре, но в голову ничего не лезло. Наконец товарищ капитан Немов сказал:

– Жаль, ребята, но сегодняшнее пробное испытание моей «Любови Павловны» придётся, видимо, отложить. На срок, пока планеты Марс и Юпитер не займут такого же благоприятного положения по отношению к нашей Земле, какое будет иметь место сегодня утром в пять часов и ноль-ноль минут по московскому времени. А это значит – ждать придётся минимум девяносто лет.

Плечи его поникли.

– В пять часов? – переспросил я. – Так ведь и Ухарев велел Матросову и его компании управиться до пяти. Пригрозил даже, мол, не успеете до пяти, расчёт пойдёт по другим расценкам. Вы говорили, что ваш брат и про лодку знал, и про время, на которое назначено пробное плавание…

– Гениально! – Товарищ капитан Немов крепко пожал мне руку. – То есть получается, что всё это специально подстроено подлецом-братом. И угон машины, и похищение вашего товарища Шкипидарова.

– Непонятно только, зачем ему понадобилась машина, – усомнился в нашей версии дядя Коля. – И каким, интересно, боком это связано с сегодняшним испытанием?

– Пока не знаю, но наверняка связано. И если товарищ ваш Шкипидаров сейчас находится в руках моего брата, то очень я вашему товарищу не завидую. Ради своей пиявки брат, возможно, в этот самый момент учиняет над вашим товарищем какой-нибудь живодёрский опыт. А мы сидим здесь на ящиках и не знаем, где он этот опыт проводит.

Тут какие-то туманные строчки проявились у меня в голове. «Режу и выпиливаю по живому», «Доктор С.», «Дети и старики без очереди». А не там ли, подумал я, за нашей чердачной дверью, и находится его секретное логово? Ведь «Доктор С.», похоже, Севастьянов и есть. И тогда на чердаке, где нас заперли, наверняка он нам на голову не с неба свалился.

Я вспомнил место возле старой кирпичной кладки, где обрывался подозрительный след. И тут же выложил эту свою догадку товарищу капитану Немову.

Ровно через двадцать минут, воспользовавшись для экономии времени тайным подземным ходом, ведущим прямо к нашему дому, мы уже стояли перед чердачной дверью. Дверь оказалась запертой, но золотые дяди-Колины руки справились с этой задачей легко и быстро.

На чердаке пахло пылью и голубями и двигаться приходилось на ощупь – времени было начало четвёртого, и до рассвета оставалось примерно с час. Я вспомнил Тимофея Петровича, вот бы его сюда, уж он-то здесь любую пылинку знает.

Широкий кирпичный столб возник из темноты неожиданно. Дядя Коля ощупал его со всех четырёх сторон, но не нашёл никаких изъянов. Тогда легонько, чтобы не было шума, он простукал кладку кончиком штангенциркуля. Звук везде был густой, кирпичный, и только возле самого пола он сделался деревянным, лёгким.

– Фанера, – прошептал дядя Коля. – Крашена под кирпич.

Он поддел край фанеры своим стальным инструментом, и тонкий фанерный лист свободно отделился от камня. За ним виднелся неширокий проём, вполне достаточный, чтобы пролезть в него человеку. Просунув в пустоту руку, дядя Коля хмыкнул, довольный:

– Лесенка из железных скоб.

Затем он сунулся в проём головой.

– Вроде какой-то свет. Тусклый, будто из щёлки.

– Стоп, Игнатьич, отойди, я полезу.

Товарищ капитан Немов оттеснил дядю Колю в сторону и осторожно полез в проём. Скоро снизу раздался шёпот:

– Все сюда, по одному, только быстро.

Мы по очереди спустились вниз и стояли теперь, прижавшись друг к другу, в тесной нише, завешанной какими-то тряпками. От тряпок пахло духами и нафталином. Стенки ниши, там, где стояли мы, были каменные; дальше, там, где висели тряпки, почему-то были из дерева.

– Мать честная, да это же мы в шкафу! – догадался вдруг дядя Коля Ёжиков.

Теперь я понял, что это висели за тряпки. Это были пальто и платья. И потому от них воняло духами, что все они были женские.

Наконец до меня дошло. Мы были не где-нибудь! Через фальшивую печную трубу мы попали в комнату Любови Павловны, нашей соседки, и пребывали в настоящий момент в её платяном шкафу, нюхали её нафталин и прислушивались к звукам снаружи.

Главным звуком было прерывистое гудение, будто в комнате работал прибор, что-то наподобие бормашины. Ещё слышались жалобное потявкиванье, приглушённое, со слезой, мурлыканье и какое-то вроде бы подвыванье. Затем снаружи щёлкнул дверной замок, и в комнату ворвались два голоса. Один из них принадлежал Севастьянову, другой – хозяйке, Сопелкиной Любови Павловне.

– Сегодня главный день моей жизни, – восторженно бубнил Севастьянов, глуша голос неизвестного аппарата, того, что производил гудение. – Сегодня моя дорогая, моя бесценная, моя искусственная пиявка, над созданием которой я трудился не разгибая спины без малого десять лет, наконец-то обретёт жизнь…

– Как же, жди, – перебила его Сопелкина. – Было уже с банками-невидимками…

– Молчи, женщина. Ради этого счастливого дня я прощаю тебе и твоё предательство, и твою непроходимую глупость, и злой язык, и вчерашние пережаренные котлеты. Даже этих двух твоих придурков-соседей прощаю, потому