— Не то, что те двое, — сказала Мэрион, понизив голос и показывая подбородком в направлении печальной Гарбо и Гилберта, сидевших не менее чем метрах в пятнадцати от нас. — У них роман, а они сидят словно на похоронах. Посмотри на них. Ты видела когда-нибудь такие прекрасные лица и притом такие печальные? Джонни настоящий мужчина, все от него без ума, кроме этой шведки. Он был в моем доме в Санта-Монике дважды за последний месяц, и оба раза лил слезы оттого, что шведка не выходит за него замуж!

Она помотала головой, словно хотела сказать: что может быть хорошего в жизни, когда нет чувства юмора? Со временем, я увидела, как успешно Мэрион справляется со своими обязанностями, но она верила, что жизнь предназначена для удовольствий и не скрывала этого.

Мэрион поспешно спрятала свой портативный бар, и я поняла почему: к нам приближался м-р Херст. Он сердечно держался со мной и заботливо с Мэрион.

— Мэрион, сколько раз тебе говорить, что не следует сидеть на ветру, если ты не одета? — распекал он ее.

Ветра не было. Солнце шпарило отчаянно. На ней была легкая шаль.

Она ответила очень спокойно и терпеливо, как по заведенному обычаю:

— Да еще немного и мы расплавимся. Будь хорошим мальчиком, иди полюбезничай с гостями.

— Не пойду, пока не наденешь свитер. Я велю кому-нибудь принести его для тебя.

Мэрион вздохнула, поднялась и встала на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его подбородка:

— Ну, ладно, иду, ей-богу, ты хуже всякой бабы.

Она подмигнула мне и удалилась. Он зачарованно смотрел ей вслед. Хотя ему предстояло прожить еще двадцать шесть лет, он так и не женился на Мэрион Дэвис. Но она была рядом, когда он умирал. Считая бал в отеле «Амбассадор» и этот уик-энд, мне довелось встретиться с Уильямом Рэндольфом не более пяти-шести раз. Я слышала ужасные истории о его бессердечии и злоупотреблении фантастической властью и уверена: нет дыма без огня. И все же я относилась к нему с искренней любовью, несмотря на то, что всегда находила его несколько пугающим. Херст, которого знала я, был совершенно лишен высокомерия или жестокости. Несмотря на Сан-Симеон, он был одним из наименее претенциозных людей, которых я встречала. Когда он говорил, что заплатил сотни тысяч долларов за то, и миллион долларов за это, он скорее констатировал факт, чем пытался щегольнуть своим богатством.

Полная свобода передвижения была лозунгом в Сан-Симеоне, но существовало одно правило, которому гости должны были подчиняться: ужин накрывали в главной столовой в семь часов вечера и ни минутой позже.

У м-ра Херста была система ротации, и гостей рассаживали всякий раз на новые места, так что на ужине мы с Чарли оказались ближе к главе стола, чем на обеде; мне выпала честь сидеть справа от м-ра Херста. Ужин оказался таким роскошным, что изысканный обед, который был у нас днем, показался поспешным перекусом. Широкий выбор вин из огромного винного погреба был гордостью матери Херста, Фебы. Лакеи ходили вокруг, передвигая сервировочные столики, уставленные всеми мыслимыми видами мяса и дичи, овощей и салата. Обслуживание было превосходным, а еда — отменной.

Чарли и д-р Милликен, увлеченные жаркой дискуссией большую часть дня, продолжали ее и теперь, за столом. Я не могла особенно следить за их дружеским спором, но была под впечатлением от того, как Чарли отстаивал свое мнение перед выдающимся американским физиком того времени, человеком, который впоследствии успешнее всех обосновал эйнштейновскую теорию относительности. Д-р Милликен констатировал с тихой гордостью, что человек как никогда близок к плодотворному использованию естественных источников энергии, в то время как Чарли выражал опасения.

Д-р Милликен доказывал:

— М-р Чаплин, безусловно, есть риск в любом движении вперед. Например, вы, несомненно, — лучший в своем ряду. Но ваше кинопроизводство — дело молодое, развивающееся, так ведь? Если фильмы должны становиться лучше — и в техническом, и в художественном смысле, не потребует ли это каких-то изменений — с вашей стороны, или со стороны других? И не связано ли это с риском?

Доктор явно намекал на приближение звукового кино, а эта тема в последние несколько месяцев вызывала у Чарли болезненную реакцию.

— Я не отрицаю, что есть огромное поле для технических и художественных усовершенствований в кино, — признавал Чарли, — но настаиваю, что перемены ради перемен — как в вашей области, так и в моей, — чаще всего могут принести только вред.

Потом, то ли сочтя, что на него нападают лично, то ли чувствуя, что угроза звукового кино — слишком деликатная тема для ужина, Чарли перевел разговор в менее противоречивое русло.

После ужина нас всех повели в замок смотреть фильм — м-р Херст любил кино и показывал каждый вечер разные фильмы, — а после просмотра, хотя было еще не поздно, м-р Херст объявил, что отправляется спать. Он резко предупредил Мэрион, чтобы она не пила слишком много шампанского, пожелал всем спокойной ночи и удалился. Мэрион возликовала и радостно начала пить.

— Это наша игра, — пояснила она. — У. Р. знает, что я люблю это дело и дает распоряжение не подавать мне после определенного часа, но он знает и то, что мне ничего не стоит обвести обслугу вокруг пальца.

Прежде чем разойтись спать, мы сидели в одном из огромных садов и слушали рассуждения Чарли по поводу грядущего звукового кино.

— Меня беспокоит звуковое кино — естественно, меня это беспокоит — но не из-за себя. Моей работе никак нельзя помешать. Меня волнует то, что звук станет игрушкой, которая поработит талантливых продюсеров, писателей и директоров. По существу, хотя в кино в целом достаточно мало настоящего искусства, уже есть признаки, что звук заинтересовал всех в киноиндустрии по ложным соображениям. Многие уже воображают, как сдадут в утиль свое оборудование, чтобы расчистить дорогу для новой игрушки, и, следовательно, они не думают о работе.

— Вы пессимистичны, Чарли. Звуковое кино может стать мощным импульсом, в котором нуждается кино, — сказал Джон Гилберт, чья карьера впоследствии разрушилась отчасти именно из-за появления звука в кино.

Чарли кивнул.

— Я пессимистичен, только если звуковое кино станет доминировать в коммерческом кино. Тогда искусство действительно умрет, поскольку в каждом искусстве должно оставаться пространство для воображения.

Уик-энд закончился. Три или четыре раза я видела, как Чарли и Мэрион болтали; я видела, что м-р Херст тоже находился неподалеку, сдержанно улыбаясь, словно подозревая что-то между своей дамой и своим другом, но не имея доказательств. Мои собственные подозрения не ослабевали. Но Мэрион была так искренне мила со мной, что мне понадобились бы неоспоримые свидетельства их близости, чтобы злиться на нее.

Когда я узнала, что снова беременна, я думала, Чарли лопнет от гнева. Снова я была обвиняемой, а он обвинителем. Впрочем, он не объяснял, почему виновата я, если это он отказывался принимать меры предосторожности — и не из моральных соображений, а из-за неэстетичности контрацептивов. Я и сама была в шоке от новости, что, едва родив первого ребенка, уже жду второго. Мне вполне хватало и того, что ради ребенка — хотя он и радовал меня — пришлось вступить в этот ненормальный брак; предчувствие, что теперь ответственность возрастет вдвое, парализовало меня. Я ждала, что Чарли потребует, чтобы я сделала аборт, — и, несмотря на смешанное чувство по поводу случившегося, я была намерена ответить «нет».