Коннор грубо выругался. Тот заинтересовался ею из-за интереса Коннора.

Это и была вся правда. Он знал это, но не собирался рассказывать об этом Аделаиде. Он лгал молчанием.

Как правило, ложь любого вида не тревожила его совесть. Нужда заставляет... вот и все. Но сейчас все складывалось иначе. Он допустил ошибку, не скрыв своего интереса к Аделаиде. И эта его безответственность ей дорого обошлась. Поэтому она заслуживала извинения. Однако если он принесет извинение за это, он облегчит душу, но не принесет мира ее душе.

Аделаида презирала сэра Роберта и не придавала никакого значения его мнению о ней, но никто, ни одна женщина не захочет услышать, что стала мишенью лживого ухаживания... дважды.

Ну, не совсем дважды, поправил себя Коннор. Его собственное ухаживание, пусть не вполне традиционное и далеко не идеальное, было тем не менее вполне осознанным. В отличие от сэра Роберта он хотел Аделаиду. То, что сэр Роберт ее не хотел, было оскорблением, которое никогда не должно достигнуть ее ушей.

Коннор в четвертый раз пришел к этому заключению, и все же оно продолжало бередить ему душу.

Причем только по его вине. Каким-то непонятным образом где-то на прошлой неделе он позволил Аделаиде пробраться ему под кожу.

После минутного размышления Коннор пришел к выводу, что был не совсем точен. Аделаида забралась ему под кожу много месяцев назад. И только теперь выяснялось, что дело зашло гораздо дальше: она влилась ему в кровь.

Да и почему, черт возьми, ей там не быть? Господь знает, что она проникла повсюду. Она занимала все его мысли, заполонила сны и переполняла дневные грезы.

С этими самыми грезами-фантазиями надо было что- то делать. Видения, в которых они вместе занимались самыми чудесными — и наверняка невозможными — деяниями, вспыхивали в его голове в самые неподходящие моменты. Вот только этим утром одну минуту он просматривал с Майклом хозяйственные книги, а в следующую представил себе Аделаиду...

Коннор откинулся на стуле, закачавшись на двух ножках, забросил ноги на стол и уставился в потолок.

Аделаида находилась в его огороженном стенами саду, на ней была только маска с перышками и ничего больше. На земле было расстелено одеяло. Губы Аделаиды приоткрылись в манящей улыбке. Она поджидала его. Только его.

Густые каштановые локоны рассыпались по обнаженным плечам. Коннор отвел в сторону волнистую прядь и склонился попробовать соль ее кожи. Пробежавшая по ней дрожь пощекотала его губы, а легкий вдох превратил его в камень. Когда она подняла руку, чтобы коснуться его, Коннор схватил шаловливую ручку и пригнул ее вниз.

Он не даст ей взять свою плоть в руку, по крайней мере не сразу. Он заставит ее стоять, такой, какая она есть, пока не изучит каждый ее сочный изгиб, каждую нежную поверхность. Когда она затрепещет, и ноги перестанут ее держать, он уложит ее на одеяло и продолжит свою сладостную пытку. Когда она начнет стонать, он позволит ей прикоснуться к нему. А когда выкрикнет его имя, он скользнет в теплое нежное лоно между ее бедрами и...

Стул с грохотом ударился об пол.

— Ад и все его дьяволы!

Эти фантазии чертовски его отвлекали, заставляя чувствовать себя похотливым юнцом.

Как, черт бы все побрал, сможет он продумывать планы добротного мщения, когда при каждой попытке он мучается ложью, не раскрытой Аделаиде, а голову заполняет ее образ... обнаженной и улыбающейся...

Он мог игнорировать муки совести, но не было никаких сил прогнать из головы образ нагой женщины.

— Прошу прощения, сэр.

Коннор поднял глаза на пожилого человека с сочным баритоном и седой шевелюрой, застывшего в дверях. Это его новый дворецкий. Разрази гром, как там его имя?! Кажется, Дженкинс или Джонс...

— Дженнингс! Точно...

— Да, сэр. — Дженнингс держал какую-то сложенную записку. — Послание для вас, сэр.

Коннор взял записку, прочел ее и весело ухмыльнулся.

Вольфганг Уорд вернулся в лоно своей семьи в одной смене одежды, полный враждебности, окутавшей его, словно плащом.

Аделаида, Изабелла и Джордж стояли на ступеньках перед дверью дома и наблюдали, как брат вылезает из экипажа Коннора.

Он выглядел ужасно. Гораздо хуже, чем когда она видела его в последний раз. Аделаида не могла этого понять. Каким образом брат ухитрился еще больше высохнуть и выглядеть затравленным? То, что он злится и возмущается, она понять могла. Вольфганг всегда брюзжал, когда не исполнялись его желания. Но нынешние обстоятельства семьи, его новые обстоятельства, казалось, должны были дать ему умиротворение. Он освободился от тюрьмы, долгов и сэра Роберта.

Почему же он выглядел загнанным в клетку?

Аделаида нахмурилась, когда он вылез из экипажа и зашагал к дому, не сказав ни слова человеку с поводьями в руках. Пусть злой и возмущенный, он должен был попросить кучера передать благодарность Коннору, предоставившему ему экипаж. Он, вероятно, не поблагодарил Коннора ни лично, ни запиской.

Добравшись до ступенек, он приветствовал Изабеллу объятием, пощекотал Джорджа и улыбнулся ему. Аделаиду он небрежно поцеловал в щеку и сказал:

— Я поговорю с тобой в гостиной.

Надеясь поскорее покончить с неприятным разговором, явно тяготившим брата, Аделаида последовала за ним в дом. Она внимательно наблюдала, как он обвел взглядом прихожую, затем направился в гостиную, где тут же открыл буфет в поисках бренди. Он никак не отметил словами, насколько обнищала обстановка дома за время его отсутствия. Ни слова не сказал насчет исчезнувшей мебели и украшений.

— Если ты ищешь графин отца, — ровным голосом проговорила Аделаида, раздосадованная его пренебрежением к родному дому, — то он был продан два месяца назад.

Вольфганг тихо выругался и пальцем захлопнул дверцу буфета.

— Не важно. Я выпью какого-нибудь пойла в таверне. Нам нужно обсудить, что делать дальше.

— Что делать?

— Насчет твоей помолвки. — Он заложил руки за спину. — Я обдумал ее и решил, что лучше всего разорвать ее письмом. Нет нужды нарываться на безобразную сцену...

— Разорвать ее? — перебила она его. — Почему я должна это делать?

— Потому что нет причины ее соблюдать. — Вольфганг говорил об этом, как о чем-то абсолютно самоочевидном. — Наши долги оплачены, Аделаида. У нас есть наследство и деньги мистера Брайса.

— Наследство почти все истрачено. И не в том дело. То, что ты предлагаешь, плохо и некрасиво во всех смыслах. Я не стану этого делать.

— Это делается все время. В наши дни леди разрывают помолвки направо и налево...

— Они не забирают при этом деньги, Вольфганг. Помолвка — не такой поступок, который ты делаешь за деньги, а потом уклоняешься от нее.