Отдышаться поклонники фламенко, натанцевавшись от души, отправились на берег моря. Но эту часть культурной программы Виктория Михайловна запомнила крайне плохо. Проснулась она в незнакомом месте, к тому же в чужой кровати, и, осознав, что события прошедшей ночи напрочь выпали из памяти, впала в панику. В голове мелькали обрывки то ли сна, то ли реальных событий. Кажется, они гуляли с Балканским по берегу моря, смеялись, потом пили холодное шампанское… На этом воспоминания заканчивались. Гарантировать, что воспоминания о ночной прогулке не плод ее больного воображения, она не могла. Восстановить общую картину не представлялось возможным в принципе. Где она? Каким образом попала в эту шикарную двуспальную кровать и почему она голая? Сама разделась или ей помогли? Какой позор на старости лет! Она просто сошла с ума, другого объяснения ее поступкам не имелось, так же как не было прощения сумасбродству. Какого черта она потащилась в эту Барселону? Куда делся Балканский? Неужели бросил ее на произвол судьбы в чужом городе? Нет, он не мог так поступить. Тогда, спрашивается, где его носит? Он что, не понимает, как ей муторно? Вторая половина кровати не смята, на ней никто не спал, это точно. Хоть этот факт немного успокаивает. Где ее вещи? Что делать? Мало того что она без паспорта, она точно не знает, в Барселоне ли она.

Виктория Михайловна долго не решалась подняться, ее парализовало от страха, она готова была накрыться с головой и принять смерть от удушья, только бы не думать о предстоящем позоре и дальнейших испытаниях. К тому же все тело болело и ныло, как будто ее накануне пытали или били. Виктория Михайловна, охая и чуть подвывая от ужаса, встала с кровати, обернула вокруг себя одеяло и начала исследовать помещение. Это, без сомнения, был гостиничный номер, не шикарный, но вполне приличный, состоящий из двух небольших комнат. Вид из окна не внес ни малейшей ясности, в каком городе находится гостиница. Кроме моря, горной гряды и шикарной растительности она ничего не увидела. Виктория Михайловна добрела до ванной. К великой радости, она обнаружила, что ее вещи целы и невредимы, к тому же аккуратнейшим образом сложены и лежат на видном месте. Белье выстирано и развешано. Она что, вчера еще и стирала?! Сама мысль о том, что это сделал Геннадий Николаевич, была настолько крамольной, что не хотелось об этом и думать. Если она не сойдет сегодня с ума, будет жить долго, счастливо и без потрясений. Если, конечно, выпутается из этого кошмара.

Легкий стук в дверь прозвучал как гром небесный. Не успела Виктория Михайловна натянуть на себя одежду и выбраться из ванной, как услышала, что входная дверь открылась, и кто-то идет в ее сторону. Горничная или управляющий? Наверняка ей сейчас предъявят счет, который она не в состоянии оплатить. Она бы сиганула из окна, чтобы покончить с позором раз и навсегда, но для этого надо было до этого проклятого окна добраться.

– Виктория Михайловна, Вика, ты где? – услышала она голос Геннадия Николаевича. Спасение пришло в лице Балканского, когда она уже его не ждала и готова была от отчаяния и безнадежности совершить любую глупость. Почему он обращался к ней на «ты»? Что она пропустила? Что же все-таки произошло этой ночью?

Несчастная женщина выскочила из ванной, споткнулась, зацепившись впопыхах о порог, – и оказалась в объятиях Геннадия Николаевича. Балканский подхватил ее очень своевременно и, судя по всему, отпускать не собирается. Обомлев от собственной смелости и оттого, что Балканский здесь, Виктория Михайловна уткнулась в мужское плечо и зарыдала.

– Вика, что случилось? Не надо плакать, – ласково произнес Балканский и принялся гладить ее по волосам, потом сделал легкую попытку оторвать лицо Виктории Михайловны от собственного плеча. От ласки Виктория Михайловна превратилась в сжатую пружину. Она знала одно – не сможет она ни при каких обстоятельствах посмотреть в глаза Геннадию Николаевичу, пока не разберется окончательно, что она натворила в состоянии алкогольного опьянения.

– Так и будем стоять? А как же наши планы? – Замечательная история. У них, оказывается, имелись общие планы на сегодняшний день. Что, опять? Колорит испанских традиций и так встал поперек горла. Из национальных развлечений осталась только коррида. Все остальное она уже испробовала. Причем в ее положении только и оставалось, что выйти на арену.

– Я не могу, Геннадий Николаевич, – прошептала Виктория Михайловна.

– Ты очень смешная девчонка, Вика-Виктория. Во-первых, ты можешь объяснить толком, чего ты не можешь? А потом, почему ты обращаешься ко мне столь высокопарно и официально? Мы же вчера на пляже пили шампанское на брудершафт, забыла? Кстати, инициатива была твоя. А еще Виктория. Кто только умудрился назвать тебя таким гордым и бесстрашным именем. Никакая ты не Победа.

Так, получается, они все-таки целовались. Значит, не приснилось. Только беда в том, что память эти счастливые моменты не зафиксировала. Никаких ощущений, кроме стыда, Виктория Михайловна не испытывала. Она осуществила свои тайные, несбыточные желания, только никакая она была не победительница, скорее настоящая идиотка, накачавшаяся вином до полного беспамятства в самый ответственный момент своей жизни. Мечтать о том, чтобы мужчина обратил на тебя внимание, решиться на смелый поступок и отправиться с ним в путешествие, а потом все разрушить собственными ручками. Позор, несмываемый и непростительный.

Стук в дверь заставил Викторию Михайловну вздрогнуть и оторваться наконец от спасительного плеча. Она вопросительно уставилась на улыбающегося до ушей, довольного жизнью Балканского.

– Кто это? – прошептала Виктория Михайловна.

– Дед Мороз, наверное, – легкомысленно бросил Балканский. И, увидев, что эти слова заставили Викторию Михайловну побледнеть, немедленно исправился: – Вика, приди в себя, наконец. Я завтрак в номер заказал. Я пошел дверь открывать, а ты отправляйся умываться, договорились?

Виктория Михайловна присела на краешек ванны. Это что получается? Почему Геннадий Николаевич вспомнил про Деда Мороза? Наверняка не просто так. Получается, что, не контролируя себя, она не только целовалась-обнималась, а, может быть, и еще что посмелее исполняла, но умудрилась выболтать Балканскому все, что можно и чего не стоило сообщать ни при каких обстоятельствах. Она все разрушила, все! И пусть это все было ненадежным и эфемерным, но теплилась в сердце малюсенькая надежда на счастье. А она взяла и убила надежду, а потом еще закопала ее в пляжный песок. Поздно рыдать и биться в конвульсиях. Вставай и иди. И черпай по полной программе из той самой посудины, которую наполнила собственной глупостью. Никогда в жизни не будет между ними никаких отношений, кроме дружеских. Это ясно как день. Счет сравнялся. Теперь между ними ничья.

Балканский терпеливо поджидал Викторию Михайловну за накрытым столом. Завтрак прошел вяло. Виктория Михайловна отмалчивалась, прятала виноватые глаза и ерзала на стуле. Геннадий Николаевич ел, как всегда, с аппетитом и особенно разговорами не донимал.

– Признайся, дорогая, готов поспорить, что ты танцевала этот зажигательный танец не в первый раз. Наверняка посещала занятия по фламенко в школе бальных танцев или бабушка была испанкой, – допивая кофе, нарушил затянувшееся молчание Балканский.