не выглянув в окно, как всегда. Ему было все равно. Все посыпалось, как карточный домик, вся его жизнь, планы на будущее, замыслы… все! После смерти Маргариты… Вот и не верь после этого в проклятия! Во время последней их ссоры она кричала, что проклинает его, а он иронизировал, спрашивал, из какой это пьесы и хорош ли ее новый… Он намеренно не выбирал слов. Эмма видела ее с мужчиной, о чем сразу же донесла. Эмма… та еще штучка. Робот! Ничего женского, но надеется прибрать его к рукам. Пытается, во всяком случае. Она нужна ему… была. Он чувствовал себя отвратительно, понимая, что Маргарита рано или поздно уйдет. Все к тому и шло. Любовь? Не осталось любви, одно выжженное поле… или жерло вулкана с клокочущей лавой. Любви не осталось, только ревность и злоба. Свободу тебе? И деньги? И ключ от дома? Он был дураком, подписав кабальный брачный контракт. Лопухнулся, как пацан. Черт с ними, с деньгами, не в них дело. Свободу надо заработать. А ты попроси, встань на колени, поцелуй руку… Примерно так он чувствовал, понимая в то же время, что не станет Маргарита ни просить, ни целовать. И уж тем более становиться на колени. Она уйдет и устроит из своего ухода спектакль, фейерверк, шоу, превратив его в дурака…

Он навестил Эмму раз, другой, они пили вино, он жаловался на жизнь. Она с пылом убеждала, что он необыкновенный и достоин лучшего; он, потешаясь в душе, говорил, что она понимает его, как никто другой – даже страшно, – и она единственный его друг… Потешаться-то то он потешался, но внимал и верил, что достоин лучшего. Всякий человек достоин лучшего, разве нет? У него никогда не было друзей, он в них не нуждался. Попутчики, приятели, партнеры – да, но не друзья. Дружба, как и любовь, налагает обязательства, давит, заставляет принимать решения вопреки собственным интересам. А партнера можно запросто отодвинуть: ничего личного, только бизнес, – что он и проделывал не раз, не испытывая ни сожалений, ни угрызений совести… этой зеленоглазой химеры! В последний раз ему не повезло: немцы ведут бизнес жестко, но честно, он не рассчитал и вылетел. Пришлось вернуться в родной город зализывать раны. Маргарита взбунтовалась: не хотела сидеть в этой чертовой дыре, играла в молчанку и переставала разговаривать. Он был занят, оглядываясь по сторонам, подыскивая новый бизнес, и упустил момент, когда что-то в их жизни поменялось. Маргарита перестала жаловаться и закатывать истерики, казалась довольной, надолго уходила из дома. Он спохватился, когда все зашло слишком далеко, и надавил проверенным способом – перестал выдавать «пособие» на побрякушки и тряпки. Всегда срабатывало, но не сейчас. Маргарита презрительно усмехнулась, назвала его лузером и предложила подавиться своим паршивым баблом. Они поскандалили, и она пафосно прокляла его. Он никогда не забудет, как она стояла перед ним в распахнутом атласном халате, с распущенными волосами, с лицом, перекошенным от бешенства, и кричала, что проклинает! Она много чего кричала, от ее визга звенело в ушах. Потом он думал, что это была точка отсчета, после которой все пошло вразнос. Он не собирался отпускать ее, во всяком случае сейчас. Их семейная жизнь зашла в тупик, они давно чужие, он подумывал о разрыве, но решать будет он! Он – лидер стаи и свою волчицу чужому волку не отдаст. Скандалы? Визги и проклятия? Мольбы и слезы? Да ради бога! Он чувствовал себя зрителем в театре – шла третьесортная пьеса, он скучал, его смешили пафос и надрыв героини…

Он отпер дверь и увидел… А эта откуда взялась? Снова с письмом? Или за деньгами? Умная Эмма оказалась права?

На пороге стояла Галина Максимовна.

– Здравствуй, Виктор, – сказала она. – Нужно поговорить. Можно войти?

Он стоял, рассматривая ее и не чувствуя ни малейшего желания впустить. Женщина недолго думая шагнула через порог, и ему не оставалось ничего другого, как посторониться. Она вошла, захлопнула за собой дверь и спросила, враждебно глядя на него:

– Так и будем стоять?

Он молча повернулся и пошел из прихожей. В гостиной она без приглашения села в кресло, расстегнула пальто и, глядя на него в упор, сказала:

– Твоему сыну нужна помощь.

«Что и требовалось доказать», – мысленно ухмыльнулся Бражник.

– Мой сын? Ты уверена?

– Твой, можешь мне поверить. Сделай анализ! Лена написала письмо перед смертью, надеялась, что ты когда-нибудь вернешься, и решила, что ты должен знать про сына. Думала, ты обрадуешься, до самого конца ожидала, что ты вернешься. – Галина Максимовна жестко усмехнулась: – Она так и не поняла, что ты за человек. Андрей, твой сын, вырос у меня на глазах. Ему ничего от тебя не нужно, он даже не знает про тебя. Его отцом был Дима Коваль. Я знала, что ты давно в городе, но не торопилась с письмом… не была уверена, что нужно. Ты даже не попытался разыскать Лену, узнать о ребенке… Ты бросил ее беременной! Подлый поступок. Ты обманул своего партнера… так говорили, и он уже не оправился. Знаешь, что с ним случилось? Не знаешь, конечно. Его уже нет в живых, как и Лены. Ты оставил о себе недобрую память…

– Да что ты обо мне знаешь? – резко произнес Бражник. – Кто ты, чтобы судить? Что тебе нужно? Отдала письмо, что еще?

– Я не хотела отдавать, готова была взять грех на душу, но узнала, что погибла твоя жена, и подумала: нужно сказать. Других детей у тебя нет, вдруг проснутся отцовские чувства… – Она замолчала; молчал и Бражник.

– Твоему сыну нужна помощь, его обвиняют в убийстве. Ты приложил руку, без тебя не обошлось.

– Что ты несешь! Я его никогда не видел!

– Девочка, которую ты соблазнил, была позавчера убита. Не знал? Неужели за два дня ты ни разу ей не позвонил… или она тебе? Или она тоже знает свое место и не лезет на глаза, пока не позовут?

– Убита? Лиза? – Бражник провел рукой по лбу, словно снимая невидимую паутину. – Что ты несешь? Каким боком к ней…

Он не смог выговорить «мой сын», но Галина Максимовна поняла и закричала:

– Лялька была его девушкой! Лялька, а не Лиза. Лялька! Они встречались два года, а ты увел ее! Андрюша был сам не свой, переживал страшно. Я пыталась с ней поговорить, но она избегала меня. А потом я увидела вас вместе. Такое в страшном сне не приснится! Ты увел девушку у собственного сына! И тут… наследил. Какого черта ты вернулся? Мало нам горя было.