— Хорошо бы пару с хмелевым да медовым духом, а, Ермил Лукич? — хлопая себя ладонями по груди и плечам, разгоняя кровь, скалил зубы молодец из охраны.

— Ты и без пара что рак вареный! Того и гляди, кровь брызнет, — подхватил другой молодец и, рассмеявшись, показал на него пальцем пониже живота: — Хозяйство-то свое для женки побереги, ненароком отморозишь. Вона, вроде звенят, будто колокольцы!

Шутка была встречена хохотом.

— Да будет вам парная, токмо завтра, — смеясь, пообещал Ермил своим товарищам. — А ноне и этого достанет с вас.

Булгары, обслуживающие купеческий двор, только удивленно покачивали головами и восхищенно цокали языками, поглядывая на крепких, разудалых русов.

После купания и обильной еды с хмельным медом, сытые и довольные, потянулись владимирцы отдохнуть с дороги, только Ермил Лукич, оставив вместо себя старшего, решил осмотреть город, но в воротах был остановлен сторожами. Те, скрестив копья, преградили ему путь.

— Да мне посмотреть только, — гудел Ермил, прося пропустить, но сторожа оставались непреклонны, даже несмотря на предлагаемое серебро.

— Да ты, государь, не проси их, не пропустят, — услышал Ермил голос за спиной. Обернувшись, он увидел перед собой рыжеволосого мужика, скособоченного, в грязном ветхом тряпье, с черной повязкой, перекрещивающей нос.

— Пока табличку им не покажешь, не выпустят со двора, — пояснил мужик.

— Что за табличка? — недовольно пробасил Ермил, разглядывая мужика.

Оборванец неопределенно развел руками и прогундосил:

— Как с товара мзду снимут, так и табличку выдадут, а допрежь сидеть вам здесь.

— А ты кто таков? — сердито сдвинул брови Ермил Лукич. — Одет как раб, а говоришь вольно.

— Так я и есть раб, — ухмыльнулся рыжий. — Вот уже десять лет на дворе обитаюсь, воду ношу да навоз лошадиный убираю. Сам-то я из Городца. Как-то пошел поохотиться на уток, да сам в силки попал к булгарам.

— Бежал бы…

— Бежал, и не раз. Ловили. Нос отсекли, уши, ноги разбили так, что еле хожу, а руки не тронули, чтобы мог работать. Вот и работаю.

— Скажи, а наших мужиков много в городе?

— И мужиков, и баб немало, да все полоняне. Есть и вольные.

Отведя рыжего подале от ворот, Ермил тихонько спросил:

— Ты Романа знаешь? Из Володимира. Купца.

— Купца не знаю, а вот князя Романа знаю. Муж именитый, за нас горой стоит, многих из рабства выкупил.

— А другого Романа нет в городе?

— Есть, но не по купеческому делу: рабы все больше… Володимирские мужики в Булгарии есть, все слуги княжеские, а вот купцов нет.

— Ладно. Нет так нет. Тебя-то как зовут?

— Когда-то называли Первуном, — горестно прогундосил рыжеволосый оборванец, — а ноне — Рваное ухо.

— Ты вот что, Первун, приходи в вечер ко мне. Поди, найдешь? Разговор есть. Да и тебе тоже интересно, поди, узнать, как Городец живет? Был я там совсем недавно. И вот еще что: на дворе есть кто-нибудь, по-нашему разумеющий? — поинтересовался Ермил.

Покачав головой, Первун ответил:

— Русские купцы в столице редкие гости, оттого и речи нашей здесь не знают.

— Это хорошо. Хотя бы послухов опасаться не надо будет. Ну, будь здоров, Первун, и приходи, как стемнеет.

Обо многом узнал от безносого раба в ту ночь Ермил: и о жизни стольного города, и о царе, о купцах и ценах на товары, о рабском житье. Уже под утро, прощаясь, владимирский купец спросил:

— Слышал я, что праздник скоро в стольном граде?

— Через два дня.

— Через два дня? — удивленно и несколько разочарованно произнес Ермил. — А коли тиуна царского не будет, как мне отсель выбраться?

— Не тревожься, выведу, — заверил Первун. — Токмо одежу надобно сменить, приметна уж больно.

Ермил понимающе кивнул.

— Одежу сыщу. Ты вот токмо меня не подведи.

— Будь в надеже, мое слово крепко, — заверил рыжеволосый раб и растаял в темноте.

Дни тянулись в безделье. Владимирцы, пользуясь случаем, отсыпались. Царский тиун так и не появился, не показывался и Первун. Лишь рано утром третьего дня он, разбудив Ермила Лукича, шепотом предупредил:

— К полудню будь готов.

Слыша доносящийся из-за высоких стен гул голосов, протяжное завывание труб и рожков, уханье барабанов, Ермил в нетерпении расхаживал по двору в ожидании Первуна. Тот, как и предупреждал, появился около полудня, и не один. Рядом с ним стоял широкоплечий светловолосый мужик в пестром халате и меховой шапке. Лицо его было выбрито, и это ввело Ермила Лукича в сомнение.

— Вот он проведет тебя на праздник. С ним и возвернешься, — кивнул Первун на светловолосого и, почувствовав настороженность владимирского купца, добавил: — Да наш это, из Устюга мужик. Был рабом, а ноне князю Роману служит. Чего молчишь? — толкнул он товарища в бок. — Молви слово.

Но мужик только кивнул.

— Сам-то я не могу быть с тобой. Рабов за городскую стену не выпускают, а Семен — он вольный, все тебе покажет и расскажет. Ну, с Богом.

Как шли, Ермил так и не понял. Коридоры, переходы, заваленные гнилью дворики, и неожиданно оказались на залитой солнцем улице, по которой двигался в одну сторону народ. Смешавшись с толпой, владимирский купец оказался за городом.

Пестрое людское море многоголосо шумело. Булгары, одетые в праздничные одежды, с веселыми просветленными лицами, толкались возле огромных бочек с вином, где царские виночерпии наливали чары всем, кто хотел. Здесь же, у пышущих жаром костров, томились целые туши быков и баранов, и каждый желающий мог съесть мяса столько, сколько позволяло пузо. Те, кто чувствовал в себе силу, мог побороться с прирученным медведем. Детвора, раскрыв рты, смотрела представление акробатов и жонглеров, глотателей огня и факиров, пришедших в Волжскую Булгарию из далекого Багдада.

— Неужели так многолюден Биляр? — удивился Ермил, взором охватывая волнующееся людское море.

— Нет, конечно. Здесь народ и из других городов, — пояснил идущий рядом с купцом Семен. — Но сегодня платит за все царь: и за угощение, и за развлечения.

— Щедр царь булгарский, — удивился Ермил. — А сам-то он где? Большое желание царя лицезреть.

— Ежели протолкнемся во-о-он к тому дереву, — показал Семен рукой на одиноко стоящий дуб в окружении колышущегося людского моря, — увидим царя. И надобно поспешать. Скоро начнется самое главное. Иди за мной и не отставай.

Заревели трубы. Царские воины, соединив древки копий в сплошную линию, навалились на мужиков и баб, раздвигая пространство перед дубом для проведения состязаний самых сильных, ловких и умелых.