Там были Тим и Энни, тихо двигались на скомканном одеяле на ее кровати. Тим спустил штаны, но еще не разделся. Что бы они ни делали, это погружало спальню в какую-то особую тишину, хотя раз или два, когда он в нее толкнулся, Энни тихо ойкнула. Она смотрела резко в сторону от Тима. Тим смотрел в стену. Их губы шевелились; в тусклом свете прикроватной лампы их кожа приобрела белизну и гладкость свежеотмытой ванны. Это не выглядело сексом для удовольствия.

Шоу встал на пороге. Вдруг он поверил, что в комнате вместе с ними есть кто-то еще, потом в один чистый миг осознал, что это он сам. События его словно парализовали, загнали сознание в древний корень мозга, откуда оно силилось выбраться. Он услышал собственный крик:

– Ой, идите на хрен! Просто идите на хрен!

Пока он скатывался с лестницы, Тим что-то кричал вслед. Голос Шоу узнал, но не язык. Воздух в нижней комнате стоял густым и вязким. Через пару минут он подуспокоился и вышел на улицу. Он чувствовал удивление, но отрешенно, словно только что пережил какой-то неврологический припадок. Изо рта уходил вкус клея. Подняв глаза, он увидел свет в окне спальни; пытался вспомнить, не сам ли его включил. Зазвонил его мобильник, голос в трубке произнес:

– Ли?

Это была Энни.

– Да, – сказал Шоу. – Кто это?

– Ли, ты не должен…

Шоу ничего не сказал. Его губы онемели.

– Алло?

Он положил письмо об увольнении на стол Тима Суонна, оставив себе ключи от офиса для личного пользования. Вернувшись через пару недель, обнаружил, что конверт все еще закрыт и уже покрылся легкой патиной пыли с одновременно вязкой и шершавой текстурой. Стоял теплый день, тихий, не считая плеска волн о борт. Солнечный свет рикошетил от реки, плясал рябью в прямоугольнике на стене, оставшемся от пропавшей карты. Шоу подергал вторую дверь – так и заперта на навесной замок. Пощелкал по клавиатуре, протер экран рукавом. Увидел, что его последняя видеозапись выложена в «Доме Воды» в формате гифки: Энни Суонн, сведенная до неказистой смазанной юбки между цитатами из «Путешествий наших генов». «Денисовские люди топчик, – восторгался под строчкой Елдец121. – Ха ха лол снова первонах лахи».

Шоу наблюдал за гифкой несколько повторений, потом, залогинившись админом, оставил свое сообщение: «ИДИТЕ В ЖОПУ ЭТО ВСЕ НЕ НАСТОЯЩЕЕ».

Мать по-прежнему отказывалась его видеть.

– Живи своей жизнью, – сказала она по телефону, – и хватит быть таким мудаком.

После этого отвечать она не желала.

Администрация дома престарелых, непоколебимая в вопросе частной жизни пациентов, порекомендовала побеседовать с их штатным психологом.

– Возможно, ей кажется, что вам нужно отдохнуть друг от друга, – предположил психолог. Больше он ничем помочь не мог. Он отметил, что мать Шоу самого его поставила в тупик, когда потребовала, чтобы ей над кроватью повесили одну репродукцию из обширной коллекции дома – «Морскую идиллию» Арнольда Бёклина.

– Мы были только рады услужить. Картина все равно больше никому не нравится. – Затем: – Раньше она не нравилась и самой миссис Шоу.

Во всем остальном ее поведение отвечало ожиданиям к ее возрастной группе. Ее память в порядке – сравнительном. Недавно она стала больше участвовать в жизни дома, согласилась на еженедельный приход парикмахера, а особенно – педикюрши, девушки, с которой хорошо поладила. Это видится позитивным развитием.

– Не надо принимать ее слова близко к сердцу, – посоветовал психолог. – Попробуйте еще раз через неделю, может, через месяц. К тому времени она уже все забудет.

– Ничего не понимаю, – сказал Шоу.

– С ними бывает тяжело, правда?

Шоу согласился, что с ними бывает тяжело.

– Что вы имеете в виду под «отдохнуть»? – не отставал он. – «Отдохнуть друг от друга»? Не понимаю, откуда это взялось. Деменция?

– Тут мне на самом деле трудно сказать.

– Маловато от вас помощи.

Психолог улыбнулся; пожал плечами. Шоу опустил глаза на свою руку. Сказал, глядя на неизбежность линий на ладони:

– Иногда я задумываюсь насчет себя.

Обнаженность этой просьбы до того его ужаснула, что он тут же ушел из кабинета психолога и сел не на тот поезд. Река у Стробери-Хилла и Туикенема то пропадала, то появлялась в поле зрения изгибами идеальной лиричности: плавучие дома со стильно состаренным видом, экзотические деревья с начинающими сворачиваться листьями, странные тонкие участки земли, которые можно было бы назвать парками шириной с коттедж, – проблески денег, словно бликующего на воде света. В вагон Шоу при каждой возможности вторгались западные лондонцы, их компромисс возраста с подростковой одеждой казался чуточку расхлябанным, зато оттенки – выверены до ангстрема[14].

Арнольд Бёклин, швейцарский символист, больше всего известный сновидческими изображениями английского кладбища во Флоренции, написал «Морскую идиллию» довольно поздно в своей жизни. На ней три человека – женщина и два ребенка – распластались на скудном, почти затопленном рифе, где едва умещались втроем; а поблизости из воды поднимался по пояс четвертый – возможно, мужчина, а возможно, неопределенно могущественное существо родом из мифов. Их пребывание на рифе кажется нервным и непрочным, позы – неловкими и напряженными. Женщина, стремясь к мужчине, беспечно позволила младенцу упасть в море; а старший ребенок карликового вида, отклячив ягодицы, огромные из-за какой-то деформации позвоночника, словно пытается оседлать ее сзади.

Слишком напряженно для идиллии. Сероватую палитру, необычную анатомию пронизывало ощущение сумбура – неудавшейся аллегории. Шоу заснул с мыслями о взволнованной жестикуляции женщины, об улыбчивом, но на удивление безответном выражении на лице мужской фигуры; его сны заполнились как человеческими, так и морскими звуками. В два ночи зазвонил телефон. На том конце провода прочистили горло.

– Тим? – спросил Шоу. – Алло?

Когда никто не ответил, он решил зайти в соседнюю комнату и поговорить начистоту.

Со второго этажа слабо доносилась музыка. Лестничная клетка впитала жар дня, и он повис под потолочным окном, густея от дрожжевых ароматов с пивоварни через дорогу. Смутно вспомнив суд над Патриком Ридом, видевшим, как зеленые дети растут всюду, куда бы он ни ссал, Шоу вошел в туалет и пару минут изучал чашу унитаза. Ничего. Он все равно смыл, потом посмотрелся в зеркало над раковиной. Год назад он бы не узнал человека, которого обнаружил там теперь.

Дверь Тима Суонна, тяжелая от противопожарного покрытия и разболтанная на скрипучей петле, стояла незапертой. Внутри горел свет. Шоу встал подальше из-за брезгливости, которую не мог ни скрыть, ни подавить, и окликнул.