Чем больше я думал о Хуане, тем лучше понимал: мы слишком мало знаем о сознании и его многочисленных качествах. Мы исследовали Хуана с использованием всех доступных технологий, провели все возможные виды сканирования его мозга и все же не обнаружили сознания, хотя оно явно там было. Странно и другое: невидимая сущность Хуана, та его часть, скрытая в неподвижном теле, переживала сканирование так же, как сделали бы мы с вами, стремясь вырваться, пробиться из серой зоны. Это тревожное напоминание о стойкости сознания заставило меня вновь задуматься о природе бытия. Что значит «быть живым»? И можно ли сказать, что кто-то потерян навсегда? Сканирование Морин ничего не показало. Но и сканируя Хуана, мы ничего не обнаружили. Быть может, у Морин и других в подобном состоянии все же есть надежда?

* * *

Многое в истории с Хуаном осталось для нас загадкой. Почему в первый его приезд в Лондон ни один наш сенсор, ни одно фМРТ-сканирование не уловило сознания в мозге Хуана? Почему он не справился с заданиями, когда его попросили вообразить игру в теннис и пройти по комнатам знакомого дома? Почему фильм Хичкока активировал только слуховую кору, а не лобные и теменные доли, которые бы четко показали, что Хуан здесь, с нами, сочувствует персонажам и следит за поворотами сюжета? Мы ведь сканировали Хуана два дня, и в обоих случаях ничего не зафиксировали. Конечно, отрицательные результаты у таких пациентов, как Хуан, интерпретировать трудно. Мы знали, что он не спал: на мониторе компьютера, подключенного к крошечной камере внутри сканера, мы видели, что его глаза открыты. Кроме того, если бы Хуан спал, то как бы он смог вспомнить детали сеанса сканирования так точно? Возможно, из-за особого характера повреждения мозга он осознавал происходящее, но по какой-то причине не мог генерировать ответы в соответствующее время. А возможно, иногда он осознавал реальность, а иногда – нет. Или просто не желал отвечать? Мы так и не узнали. Однако выяснили, что пациент находился в сознании в достаточной степени, чтобы испытать, запомнить и пересказать нам произошедшее в тот день, независимо от того, что делал тогда в сканере его мозг.

* * *

Чуть больше года спустя после второго визита Хуана в Лондон и его превзошедшего все ожидания ответа на наши тесты памяти я поехал к нему домой, чтобы посмотреть, как идут дела. Лаура поддерживала связь с Маргаритой, и я знал, что Хуану становится лучше, однако хотел увидеть его своими глазами, а заодно и задать ему несколько терзающих меня вопросов.

Я въехал на улицу, где жил Хуан, – уютные двухэтажные дома расположились в пригороде Торонто. Маргарита, приветливая темноволосая женщина, впустила меня в дом. В глаза бросились пандусы для инвалидного кресла – для Хуана.

– Он немного опаздывает, – сказала Маргарита. – Обычно Хуан ездит в школу на автобусе. А сегодня его забирает отец.

Хуан ездит на автобусе? Сам? В школу? Я едва не открыл рот от изумления. Конечно, я знал, что Хуану становилось все лучше, но такого никак не ожидал.

Надеюсь, Маргарита не заметила, как я невольно скептически поднял брови.

– Мы обратились к вам в самые черные наши дни, – призналась она. – Вы дали нам надежду. Доктора говорили, что его мозг умер. И на выздоровление нет никаких шансов. Однажды кто-то в реанимации произнес ваше имя.

Открылась входная дверь, и Хуан на инвалидной коляске въехал в комнату. Я смотрел на него с возрастающим любопытством и изумлением. Хуан серьезно взглянул на меня – темные волосы аккуратно подстрижены, черные глаза сияют. Это был совсем не тот безразличный юноша, которого мы видели в Лондоне год назад.

– О чем вы хотите со мной поговорить? – спросил он.

Я попросил его рассказать о том, что он помнит о больнице, куда его отвезли в самом начале, прежде чем отправить к нам на сканирование.

– Я как будто в ловушку попал. Но страха не было, и отчаяния тоже. Я знал, что в конце концов все будет хорошо.

Хуан говорил очень эмоционально, к нему явно вернулась способность чувствовать.

– Наверное, ты пытался шевельнуться и что-нибудь сказать?

– Я все время пытался заговорить.

– Тебе было больно?

– Нет. Я как будто был внутри своего тела, но не мог им управлять.

– Я прикладывала к его ступням лед, – добавила Маргарита. – Давала понюхать кофейные зерна. Старалась собрать доказательства, чтобы Хуана отправили в реабилитационный центр. Я организовала ему сто двадцать сеансов в гипербарокамере – все сама!

Многие родственники пациентов, объявленных вегетативными, прибегают к неофициальной медицине, записывают пострадавших на сеансы гипербарической кислородной терапии, о которой и упомянула Маргарита. В гипербарокамере человек дышит чистым кислородом, находясь в небольшой комнате или особой камере под давлением. Эта процедура хорошо зарекомендовала себя при декомпрессионной болезни, которая возникает у слишком быстро поднявшихся к поверхности аквалангистов. В камере гипербарической кислородной терапии давление воздуха в три раза больше, чем нормальное, что позволяет легким принимать больше кислорода, чем если вдыхать чистый кислород при нормальном давлении воздуха, – иными словами, это увеличивает количество кислорода, которое может переносить кровь. Некоторые данные подтверждают, что такая терапия может быть полезной при лечении серьезных инфекций.

Маргарита и ее муж обратились к кислородной терапии, поскольку обычных методов для лечения Хуана не существует.

– В больнице не знали, что делать, – сказала она. – Только пичкали его лекарствами. За три месяца – семь циклов антибиотиков его иммунная система ослабела. Температура держалась по четыре-пять дней. Кислородная терапия помогла Хуану укрепить иммунитет. Я наняла опытного диетолога, который работал с другими пациентами с тяжелыми черепно-мозговыми травмами, и он прописал Хуану особенные витаминные добавки. Мы всего добились сами. Выздоровление Хуана – не чудо, мы очень много сделали, чтобы он поправился.

Разговор плавно перетек к воспоминаниям Хуана о том времени.

– Что ты помнишь о первом сканировании? – спросил я его.

– Мне было страшно.

Хуан говорил искренне, с чувством. Я даже подумал, что он возвращался из серой зоны «по частям». Когда Хуан приезжал год назад в Лондон, кое-что уже было на месте: его тело, память, физическая оболочка. Однако некоторых составляющих его личности тогда явно недоставало, и только теперь стало ясно, каковы они. Хуан вернулся, Хуан-личность. Его сущность наконец-то нашла путь из серой зоны, возможно, не полностью, но достаточно для того, чтобы стать самим собой.

Через наши сканеры прошли тысячи людей – пациенты и здоровые добровольцы. Время от времени некоторым из них бывало в томографе не по себе, но редко.

– Почему тебе было страшно?

– Потому что я не знал, что происходит.

– Разве мы недостаточно подробно тебе все объяснили, когда укладывали в сканер, не рассказали, что происходит? – удивился я.