— Скутер? Скут?

Не отрывая глаз от экрана и не меняя радостного выражения лица, Скутер шлепнул ее по руке. Второсортное ловкачество кудесника на экране приводило его в дикий восторг или он видел что-то совсем другое? Ей стукнуло в голову, что никто из вдруг помешавшихся кинозрителей не видел странную маленькую мелодраму ее жизни, облеченную в кукольный спектакль, — лишь она одна. То, что они наблюдали, было чем-то… очень личным, таким, что только их могло повергнуть в ужас или восторг.

Марджи встала и медленно двинулась вдоль ряда, пока не добралась до освещенного прохода. Напоследок она бросила взгляд через плечо в зал. Психованная, вопившая белугой, теперь еще и раздевалась перед собратьями-сумасшедшими.

Она в последний раз попыталась окликнуть Скутера, но тот, как она и ожидала, не обратил на нее внимания. Никто в зале не обращал; каждый был в своем мирке, пойманный в ловушку тем, что видел… или думал, что видит.

Марджи сглотнула подступивший к горлу комок и побежала к двери. Ей нужно вернуться домой и узнать, что натворил отец.

Показ завершился незадолго до часа ночи, после чего экран потемнел и свет в зале снова зажегся. Зрители — все, кроме Марджи Шеннон, — еще несколько минут сидели без движения, ошеломленные, будто только проснулись. В конце концов, пошатываясь, люди один за другим вышли в вестибюль, из него — на темную влажную улицу.

Дин Мортимер отправился не к себе домой, а в управление шерифа; там завалился в одну из камер предварительного заключения и уснул. Джорджия Мэй Бигби вернулась домой; по дороге она налетела на енота, хотя не осознала этого, как не осознала и того факта, что была совершенно голой. Скутер лишь задавался вопросом, что стало с его спутницей во время долгой прогулки домой; его мысли были сосредоточены на том, что Литчфилд, возможно, попал в беду, что война в Европе могла перекинуться за океан и заразить родной городок. Ему смутно пришло на ум, что существует некий заговор, коренящийся в преподобном Шенноне и его падшей церкви, но им не ограниченный. Скутер с ужасом осознал, что, похоже, и его родители глубоко вовлечены в это темное дело. Он отправился домой и, приехав сразу после двух часов, прямиком направился к оружейному шкафу отца. Он обдумывал выбор в течение нескольких минут и остановился на браунинге авто-5 — любимом охотничьем оружии старика. Скутер зарядил его тремя патронами из нижнего ящика шкафа, убедился, что они все плотно загнаны в камеры, и поднялся по лестнице на второй этаж. Джон и Мэри-Бет Кэрью спали беспробудным сном в своей огромной кровати, когда он вошел в спальню и зажег лампу. Джон даже не шевельнулся, но Мэри-Бет приоткрыла-таки один глаз и пробормотала что-то невнятное. Скутер решил, что это, вероятно, немецкий язык, и этого оказалось достаточно, чтобы решить судьбу его матери. Он поднял дробовик, уперев приклад в плечо, и разнес ей голову на куски с расстояния трех футов. Изголовье кровати было забрызгано красно-черной кровью и кусками черепа и мозга; что-то попало Джону в лицо. К тому времени он проснулся и вскочил с кровати, не успев понять, что за гром грянул. Затем, найдя затуманенным взглядом то, что осталось от жены, Джон Кэрью испустил долгий пронзительный крик. Он повернулся взглянуть на своего единственного сына, который перевел на него ружье, и вопросил визгливо:

— Скут?

Скутер выстрелил ему в живот, сбросив отца с кровати в ореоле картечи и крови, а затем спокойно прошествовал к тому месту, где упал старик, и поставил точку, влепив последнюю порцию дроби в шею Джона, в результате чего голова отца почти оторвалась от тела. Принюхиваясь, он учуял дух пороха и острый, слегка металлический запах крови родителей; вытер нос рукавом, положил браунинг между останками и вернулся в холл, чтобы принять холодную ванну.

Его кожа съежилась в холодной воде, покрывшись гусиными пупырышками. Из окна над ванной он услышал, как поднялся ветерок, шелестя листвой деревьев во дворе. Скутер на мгновение задумался, не надвигается ли шторм.

В ту ночь ему снилось праведное возмездие.

Теодора долго стояла посреди улицы и плакала. Она чувствовала себя одновременно потерянной и загнанной в ловушку, будто ее запихали в невидимую коробку, клетку для цирковых зверей. Она знала, что может идти, если хочет, что ей не от чего бежать, но понимала, что бежать некуда. Родной дом превратился в обитель одиночества и боли, черной магии и детских костей. Маленькие уродливые куклы вершили людские судьбы, стоило к ним прикоснуться…

По улице она бездумно брела на восток, изо всех сил пытаясь привести в порядок мысли. Она чувствовала себя не то пьяной, не то слабоумной. От лодыжки по всему телу расходились волны горячей боли. Хотя теперь она не была уверена, что кости сломаны, неуклюжие шаги все еще причиняли ей боль.

Когда первый порыв холодного воздуха по дуге обрушился сверху и охладил ее, Теодора подумала, что, вероятно, ошиблась и не покидала «Дворец», она еще в разгаре ночного показа Зазывалы Дэвиса. В конце концов, сейчас середина июля, а пот быстро остывал на лбу. Это все сон, греза, насланная картиной. Теодора немного ускорила шаг, обретя какую-никакую уверенность в себе, и приготовилась к следующей сцене.

Но ничего не произошло. На стремительно холодеющей улице царили тишь да гладь; единственным слышимым звуком была трескотня цикад и сверчков. В половине квартала впереди уныло маячил отель «Литчфилд-Вэлли», обычный такой, потихоньку скатывающийся до уровня дешевой ночлежки. К нему она, сбившись с темы, подошла опасливо, как к за́мку с привидениями. Именно в этих стенах, где жил и работал новый друг, Джоджо, ужасную смерть нашел ни в чем не повинный человек… именно там она его убила.

Даже ступая неспешно, Теодора очутилась у потрескавшейся подъездной дорожки перед отелем через несколько минут. Шафрановый свет лился из парадных дверей, точно мед из бочки; он стал ярче, когда молодой негр в униформе посыльного вышел наружу и с беззаботным видом придержал дверь. Она замерла на полпути и уставилась на него.

— Захо́дите, мэм? — радушно спросил Чарльз.

— Я… — начала она, собираясь объяснить, что просто проходила мимо, но поняла, что это неправда. Она была именно там, где ей следовало быть. — Простите, но разве не здесь… не здесь ли работает Джоджо Уокер?

Посыльный улыбнулся.

— Он здесь не просто работает, мэм. Он тут живет.

Улыбка была доброй и непринужденной, но Теодора остановилась. Неуверенность в окружающем мире не давала ей покоя, она ждала, что коридорный выпустит клыки или превратится в ее отца. Но этого не случилось. Молодой человек чуть растерянно и с долей беспокойства спросил:

— Мэм, с вами все в порядке?

— Да-да. Все хорошо. Могу я зайти и увидеть мистера Уокера?

— Конечно, заходите. Я, правда, не знаю, у себя ли Джоджо. Сегодня у него выходной вроде. По правде говоря, я его вообще не видел.

Теодора, кивнув, скользнула в открытую Чарльзом дверь. Холодный сквозняк подул следом в духоту вестибюля, и она поежилась.