своим Дадоджоном станет братьям опорой, поможет им в их трудный час. Скоро сладкой жизни Шерхона наступит конец: власти скоро приберут к рукам таких, как он. — Мулло Хокирох поднял глаза к потолку и, вздохнув, опять опустил, погладил бородку. — Дай бог, чтобы все обошлось по-хорошему, только боюсь, что и Бурихон не долго продержится в прокурорах. Пока-то я сдерживаю его, как могу, направляю. Но чуть оступится — пропадет парень. Потому-то я и стараюсь соединить Марджону с Дадоджоном, чтобы хоть они крепко стояли на ногах, тогда и братьям помогут…

— Да не оставит нас всевышний без вас, да продлятся ваши годы! — искренне сказала старуха, так как знала и чувствовала, что все сказанное стариком — справедливо и правильно.

— Но есть один тонкий, деликатный вопрос, — продолжал Мулло Хокирох, немного помолчав. — Я скажу вам об этом откровенно, так как нам надо вместе подумать и сообща найти выход…

В этот самый момент Шаддода, словно снова ей что шепнули ее бесы, оказалась под дверью и затаила дыхание.

— Что за вопрос? — удивленно спросила мать.

— Дело в том, что наш Дадоджон легкомысленно привязался к одной девке из нашего кишлака, — ответил старик. — В детстве вместе играли, она и приворожила. Теперь он и к ней тянется, и меня не хочет обидеть. Но мне двойственность не по душе. Это плохо.

— Да, да, конечно, — промямлила старуха, не зная, что сказать. «Если твой брат любит какую-то девушку, то что я сделаю? Если сам ничего не можешь придумать, что же ждать от других?» — подумала она.

— Это дело может решить только наша красавица Марджона! — как бы заглянув в душу старухи, сказал Мулло Хокирох. — Я знаю, Марджона умная, смышленая девушка, она сумеет пустить в ход свои чары, перед которыми не устоит ни один юноша. Вы объясните ей все, пусть постарается, сделает так, чтобы Дадоджон навсегда позабыл ту девку и влюбился в нее.

— Но она девушка непорочная… — забрюзжала старуха. — Я не знаю, как…

— Не бойтесь, я все обдумал! — перебил Мулло Хокирох. — Марджона и Дадоджон должны пожениться по-современному, по-комсомольски.

— Ака Мулло, да что вы?! — ужаснулась старуха.

— Да, да, не удивляйтесь! По-новому, современному! Вы не бойтесь, мы с вами тихонечко справим все по обычаю, и брачный договор заключим, и брачную молитву услышим, и занавеской закроем молодых на свадьбе — ничего не упустим. Но надо сделать вид, что молодые будто бы познакомились сами и сами решили пожениться. Пускай повстречаются, походят вместе в кино и в клуб на концерты, потом распишутся в загсе…

— Нет-нет, ака Мулло! — вскричала старуха, однако тут вошла Шаддода, поставила перед Мулло Хокирохом чайник с чаем и сказала:

— Пока не похожу с Дадоджоном и не поверю, что он любит меня, ни в загс не пойду, ни за свадебную занавеску!

— Заткнись, бесстыжая! — невольно вырвалось у старухи.

Но Мулло Хокироха сатанинская дерзость будущей невестки нисколько не покоробила. Пряча улыбку, он умиротворяющим тоном произнес:

— Не надо сердиться, почтенная, успокойтесь, пожалуйста. Девушка права. По нынешним законам молодые, прежде чем пожениться, должны хорошенько узнать друг друга. Ничего в этом зазорного нет. Через два дня в нашем кишлачном клубе состоится большой концерт, бригада артистов из столицы будет выступать перед хлопкоробами. По-моему, лучшего места и времени для знакомства молодых не придумать. Ты, доченька, соберись пораньше, зайди к Шохину-саркору. Если память мне не изменяет, ты, кажется, дружила с его младшей дочкой?

— Да, я хорошо знаю Мунавварку. Она училась неважно, и меня прикрепили к ней, мы вместе учили уроки.

— Вот и хорошо! Навести ее послезавтра и вместе придите на концерт. Дадоджон будет в клубе. Поняла, дочка?

— Конечно! — воскликнула Шаддода и, глянув на мать, ухмыльнулась.

Старуха промолчала.

15

Дадоджон не находил себе места, мучился и терзался и никак не мог понять, чем он провинился перед Бобо Амоном и его дочерью, почему они не желают видеть его, не хотят выслушать. Сколько он ни ломал голову, как тщательно ни перебирал все свои встречи с Наргис, не находил ничего, что могло стать причиной столь резкого отчуждения Наргис и гнева Бобо Амона. И в письмах к ней вроде не было ничего обидного. Он не чувствовал никакой вины, кроме той, что не смог появиться в назначенный день на условленном месте. За это он сам себя казнит, и, если бы Наргис узнала, как казнит, неужели не дрогнуло бы ее сердце, неужели не поняла бы и не простила?

Иногда появлялось сомнение: «Да разве такая уж это большая вина?» Но Дадоджон тотчас же отвечал: «Да, большая!» Дело даже не столько в том, что заставил девушку понапрасну ждать, сколько в том, что не пришел на свидание из-за собственного малодушия. Он и в этом готов покаяться перед Наргис, лишь бы согласилась выслушать.

Но почему, почему она избегает его? Почему так грубо обошелся с ним ее отец? Двенадцатый день уже, как он вернулся с фронта, а с Наргис не перемолвился ни единым словечком. Видел ее дважды и оба раза рванулся к ней, но в первый раз она отвернулась и перешла на другую сторону улицы, а во второй — была с учениками и прошла, окруженная ими, как проходят мимо столба. Тогда он и вправду остолбенел, горло сжала обида, из груди рвался вопль, губы размыкались, по из них не вылетело ни звука. Дадоджон подумал, что, наверное, Наргис разлюбила его, отдала сердце другому… А может, она и не любила его никогда? Может быть, он просто вообразил и внушил себе, что она его любит?..

— Нет-нет, все не так! Тут что-то другое. Наверное, чьи-то интриги, ложь, клевета…

Дадоджон не подозревал, как близок он к истине, но отвергал и эту мысль. Он полагал, что никто не может рассказать Наргис и ее отцу о намерении ака Мулло женить его на сестре прокурора. Разговор с братом был один на один, и если брат не проговорился Бурихону, то больше никому неизвестно. Но если даже узнал Бурихон, если даже он в сговоре с братом, не будет же трезвонить об этом? А сам ака Мулло… Нет, смешно и предполагать, тем более что он к этому разговору не возвращается, оставил в покое…

Наконец Дадоджон решил во что бы то ни стало увидеться с Наргис и объясниться, раз и навсегда. Он узнал, что сейчас она вместе с учениками в поле, на участке третьей бригады, и поспешил туда. Пусть все станут свидетелями или его радости и счастья, или его позора