как уже говорилось, она росла без отца, мать и братья не чаяли в ней души, и она чувствовала это. Ее характер портился не по дням, а по часам. Капризная, злая и грубая Марджона вела себя невыносимо, и братья прозвали ее тиранкой — Шаддодой.

Выполняя волю покойного мужа, мать отдала дочку в школу. Шаддода и там выделялась: бойкостью и дерзостью она превосходила многих мальчишек. После седьмого класса большинство родителей не пускало девочек в школу; мать Шаддоды не составила исключения. Однако, бросив учиться, Шаддода отказалась носить паранджу. Она увлеклась нарядами и прическами, приобщилась к косметике. Подруги силком привели ее в медучилище; она поступила, однако, не проучившись и года, бросила.

Мулло Хокирох не зря задумал женить младшего брата на Шаддоде: он отлично знал, что представляет из себя эта особа. Витающему в облаках и безвольному Дадоджону нужна, считал он, жена, которая крутила бы им и вертела, подгоняла, подхлестывала… Только с такой женой Дадоджон может стать человеком. Шаддода для этого подходила. С другой стороны, она из благородного рода махсумов, породниться с которыми издревле почиталось за честь. Немаловажное значение имело и то, что она сестра Бурихона — своего человека, можно сказать, воспитанника и послушника.

Для Шаддоды все это не составляло тайны. К тому же Дадоджон красив — пусть подруги лопнут от зависти!.. Как-то брат Бурихон, желая пошутить, спросил Шаддоду, пойдет ли она, если будут сватать, за Дадоджона, и Шаддода, ничуть не смутившись, ответила:

— Да, конечно!..

Шерхон не знал про это. Он полагал, что достаточно ему выразить свое неудовольствие, и Бурихон, Шаддода и старая мать откажут сватам. Они не ослушаются его, не переступят обычаев предков. Ему представлялось, что в глазах семьи он по-прежнему старший мужчина, а за старшим последнее слово — закон и указ для всех. Пока он жив и здоров, Шаддоде не бывать женой Дадоджона! Он скажет сестре, чтоб не давала согласия. Если откажет она — никто не заставит. Теперь нет таких прав — выдавать замуж насильно. Советская власть отменила. Пусть Бурихон-законник поразмыслит над этим. Как младший брат он не должен перечить…

— Мать, я еду в Ташкент! — объявил Шерхон с порога, вбежав в комнату матери и Шаддоды. — Но до отъезда должен решить один вопрос.

— Господи, что за спешка, сынок? — сказала мать, откладывая шитье. — Ведь вчера только приехал, не успела налюбоваться, наговориться — и уже уезжаешь! Ну останься хоть на денек, на два, дай хоть накормить тебя тем, что ты любишь! Приготовлю пельмени, сынок, останься. Успеешь к своей татарке. Когда еще увижу тебя?

— Не могу, мать, дела. Надо ехать. Но скажу вам вот что: Марджону без моего разрешения замуж не выдавайте. Я уже слышал, что Мулло Хокирох сватает ее за своего брата. Я против. Знаю я эту семейку, сестра не найдет там счастья.

Мать закивала головой:

— Ты прав, сынок, прав, и у меня не лежит душа… — Она вздохнула. — Но теперешним дочкам и сыновьям мать не указ. Не дети — беда! Ты вот сам уехал в Ташкент, меня не спросив, и без спроса взял в жены татарку. И Бурихон тоже сам нашел себе жену, слава богу еще, что из здешних, хоть знаю, кто ее мать, кто отец… Теперь вот сестра твоя. О-о-о, эта девчонка почище тебя и Бурихона. Вас обоих за пояс заткнет! Ею управляют бесы. Я с ней не справлюсь.

Шаддода в это время возилась на кухне. Но, видно, бесы, которых упомянула старуха, шепнули ей что-то на ухо, и она подобралась на цыпочках к двери. Закипая бешенством, слушала Шаддода разговор Шерхона с матерью.

— Да что с вами, мать?! — вскричал удивленный Шерхон. — Вы забыли, чья вы жена?! Забыли, каким был наш почтенный отец?! Разве вместе с ним обратилось в прах все, чему он учил? Вы — мать, вы имеете право сказать «нет». Запретите ей, объясните, что на один ее волос найдется сотня мужей.

— Сто раз говорила, она ни в какую.

— Что-что? Моя сестра сама желает идти за этого басмаческого ублюдка? — не поверил Шерхон своим ушам.

Шаддода, услышав это, с треском распахнула дверь и, влетев в комнату, проорала:

— Откуда вы знаете, что он басмач? Вы люльку его качали?

— Прости боже! — воскликнул Шерхон раздраженно. — Подслушивала?! Да есть у тебя хоть капля стыда?

— На себя посмотрите! Чего разорались на мать? Какое вам дело до нас?

Шерхон на миг растерялся, потом вскипел.

— Что говорит эта сучка? — крикнул он сдавленным голосом.

— Ай-яй-яй, и не стыдно? — сказала мать и обратилась к дочери: — Ради бога, перестань. Грешно так разговаривать со старшим братом. Он тебе вместо отца…

— Знать не желаю такого отца! — перебив мать, топнула Шаддода ногой. — Он бродяга и вор! Грабитель! Убийца! Он…

Шерхон рванулся на сестру с кулаками. Вздыбленный и гневный, он был страшен. Не увернись Шаддода, разбил бы ей голову, бил бы и топтал ногами, мог бы убить… Но Шаддода оказалась проворной и гибкой, как змея. Извернувшись, она проскочила у него под рукой, выскользнула во двор и, отбежав, заорала:

— Шиш тебе, паршивый пес! Гад проклятый! Кабан вонючий! Ну-ка убирайся отсюда живо, проваливай! Попробуй тявкнуть еще раз, я сама побегу в милицию, расскажу, что это ты ограбил дом Азимбая, сама отнесу браслет и серьги жены Азимбая, которые ты дал мне!.. Уходи, уходи, уходи!.. — затопала Шаддода ногами.

Шерхон вытаращил налитые кровью глаза, тяжко и часто задышал и, как разъяренный петух, потоптавшись на месте, вернулся в комнату. Он долго не мог прийти в себя, сидел и скрипел зубами. Никогда он не думал, что младшие брат и сестра окажутся такими низкими, подлыми людьми и так обнаглеют, что перестанут считаться с ним. Шерхон не считал себя святым. Наоборот. Но иногда в нем пробуждалась совесть, он каялся и клял свою пропавшую жизнь и глушил душевные муки водкой, ища себе оправдания. Но именно поэтому он идеализировал в своих представлениях братишку и сестренку, считал их праведными и благородными, чистыми, честными, скромными… Он и мысли не допускал, что они могут быть невежливыми и непочтительными со старшими, могут проявить неуважение к нему и ослушаться. А что оказалось на деле? Как повел себя с ним Бурихон? Ему наплевать на старшего брата, ради Мулло Хокироха… ради шкуры своей запродаст и родную мать. А Шаддода, эта сучка, вон куда хватанула — заложит, факт… Убить ее мало…

На скулах у Шерхона играли желваки, он дико водил глазами, сжимал и разжимал кулаки. Притихшая мать громко вздохнула.

— О