Поэтому не беспокойся о моей репутации, равно как и о моих финансах. От всего глубоко тронутого твоим великодушным предложением сердца благодарю тебя за него, но я должен отклонить его. Во-первых, сумма слишком велика для того, чтобы я мог ее принять, во-вторых, у меня нет долгов, ибо с 1840 года все добросовестно уплачено. Следовательно, инсинуации относительно займов в бранной статье Прессы лживы. Потребуй гласно от моих кредиторов, чтобы они прислали тебе требования, якобы имея на то мой ордер к уплате, и ты удивишься, что не окажется и 100 флоринов. Итак, успокойся.]

Ты говоришь мне, милый брат, что ты не читал указываемого места. Я это вижу, ибо иначе ты бы знал, какому поводу Зафир приписывает мое бичевание капиталиста Дессауэра. На стр. 47 моей книги этот мотив в достаточной мере указан, а то, что анонимный сочинитель бранной статьи Прессы притворяется, будто не понимает, о чем говорит Зафир, так это вероломная уловка. Тут идет речь об общеизвестном факте. Зафир также сказал мне, что подвергшийся бичеванию везде хвастался теми интимными отношениями, про которые я объявил, что они немыслимы. Первый, кто мне сказал про то, что тщеславное насекомое хвастается подобным любовным успехом, был человек, простое слово которого более стоит, чем клятвы сотни немузыкальных капиталистов, и потому я повторил не легкомысленную болтовню. Чтобы разом отстранить всякое сомнение – так человек этот ни более ни менее, как граф Ауэрсперг, мой увенчанный лаврами и высокочтимый коллега Анастасий Грюн. Он, конечно, не откажется от того, что сказал.

Это событие настолько меня возмутило, что я высоко подскочил, и так как я тогда составлял из неизданных и напечатанных материалов «Лютецию», то я и предал гласности бичующую характеристику, которая без этого минутного неудовольствия осталась бы ненапечатанной.

Да, лишь негодование вызвало обнародование этого отрывка. Описание это, это письменное сечение розгами, произошло, конечно, лишь из бескорыстной потребности поэта, который пытается изображать личины и пошлости своего времени в их знатнейших экземплярах.

Но, может быть, мотивы наших писаний и безразличны, а главное, заключаются лишь в истине тех фактов, которые мы приводим. Я убежден, что в моей книге «Лютеция», которая вся состоит из фактов, ни единый из них я не привел без доказательств или свидетельств. Там не царствует анонимная неопределенность, лица обозначены не буквами и не туманными оборотами, а все называются мною по имени и фамилии к величайшему раздражению всех трусов и лицемеров, которые кричат караул по поводу такой бесцеремонности, но большая публика отлично понимает такое гласное производство дела, и всякий говорит: это резкий, часто роковой, но всегда правдивый язык истины. Ну, а теперь, дорогой Густав, будь здоров, кланяйся жене, поцелуй сто раз твоих детей и люби твоего верного брата».

Генрих Гейне. Париж. Август 1855 г.[215]

Позволяем себе crime de lèse-majesté[216] и прокомментируем это письмо:

Нам кажется, во-первых, что выражения автора заметки о Жорж Санд в «Лютеции» – «безымянное ползущее насекомое», «жалчайший композитор романсов на косноязычном наречии» и т. д. скорее можно назвать «туманными оборотами», а не «называнием по имени и фамилии», как уверяет Гейне в только что приведенном письме, а сколько таких живописно-капризных характеристик рассеяно в «Лютеции», и сколько там Dichtung, помимо Wahrheit, – это знает всякий читатель, и, конечно, этому можно лишь радоваться с точки зрения литературной. Но исторической, точной фактичности искать в «Очерках из Франции», написанных поэтом, который то смеется, то восхищается, то негодует, то гневается, – и не следует.

Во-вторых, «мотивы» таких злобных изображений, каковы, например, строчки о «пауке и клопе», тоже далеко не «безразличны». «Факты» же и «свидетельства», на которые Гейне сослался в данном случае, тоже оказались с одной стороны не доказанными, а с другой – свидетельствовали против него, как сейчас увидим.

В-третьих, всякому читателю, знакомому с биографией Гейне, совершенно ясно, почему Густав Гейне всего более взволновался не о том, что Генрих мог распространить сплетню или держать себя некорректно, а именно из-за указания на то, что он мог некогда находиться в стесненных денежных обстоятельствах, что в свою очередь затрагивало вопрос об его семейных отношениях, а известно, как денежные отношения Гейне к семье были одним из поводов всегдашних жалоб и больших затруднений для поэта.[217] Очевидно, испугавшись именно того, не говорил ли Генрих на эту тему с Зафиром, или не проговорился ли он о том, что во времена знакомства с Дессауэром его семейные денежные отношения были действительно особенно плохи, Густав Гейне в письме к брату особенно справлялся, что, мол, он говорил Зафиру про свою семью. Отсюда и успокоения Генриха насчет своего материального положения, и слова «из всей семьи я говорил лишь про тебя».

В конце концов, заметим, что Гейне, по-видимому, забыл, что все то унизительное, злобно-ядовитое и оскорбительное, что им написано про Дессауэра в «Музыкальных Очерках из Парижа», было написано за целых 11 лет до этого момента, т. е. не в 1854, когда Гейне говорил с Ауэрспергом и печатал «Лютецию», а в 1843 году. Значит, злоба его вызвана была совсем не этим новым открытием о мнимой сплетне, распускаемой Дессауэром, а существовала и раньше. Авторы, писавшие об этом позднее и в наши дни, тоже, по-видимому, не обратили внимания на это обстоятельство, а г. Зак даже ставит в вину Дессауэру, что он с 1843 г. по 1854 будто бы устно рассказывал о несостоявшемся «займе» и о двух подтверждающих его письмах Гейне, но не протестовал печатно против бранных страниц Гейне. Между тем, сам же г. Зак верит безусловно поводу, вызвавшему «благородное негодование» Гейне в 1854 г., в момент издания «Лютеции», т. е. явно упускает из виду написание за много лет ранее тех самых злобных страниц в «Музыкальных Очерках», против которых Дессауэр должен был бы выступить. Как видно, достаточно простой хронологии, чтобы выяснить, что и «злоба» и «негодование» Гейне на Дессауэра существовали с давних пор, а причина их и поныне так же проблематична, как и в 1855 году. Однако, продолжаем дальнейшее последовательное изложение событий этого года и всей этой неприятной полемики.

Г. Зафир, объявивший еще в первой своей статье, что это его первый «музыкальный opus», и что он и далее, в случае чего, продолжит свои вариации на «Дессауэрский марш», разумеется, вслед за перепечаткой письма Гейне продолжал печатание своих столь же изысканно-вульгарных, как и первый, opus’ов.

Тогда-то Дессауэр со своей стороны воспользовался письмом Жорж