У отца есть любимый брат Майкл, про которого он говорит: «Майкл – джентльмен, но всю жизнь жульничает в “Монополию”». Той же фразой он характеризует и Джерри.

– Джерри не жульничает в «Монополию», – сержусь я. – Мы в нее даже и не играем.

– Ну и напрасно.

Но я понимаю, что папа имеет в виду.

Сегодня я очень надеюсь, что Джерри сжульничает в «Монополию», и готова подстрекать и пособничать. Тихонько смеюсь сама про себя, вся – предчувствие и предвкушение, но стук в дверь заставляет меня умолкнуть. И хотя дверь заперта, я хватаю платье, чтобы прикрыться.

– Холли, милая, Джерри уже пришел.

– Да знаю я! – отвечаю я маме. – Я же слышала звонок в дверь.

– Ну ладно, – обиженно отступает она.

Я знаю, что, если не буду начеку, этот вечер у меня отберут еще до того, как он начнется. Родителей пришлось немало уламывать, прежде чем мне разрешили пойти на сегодняшнюю вечеринку, и это первая, на которой я буду без их присмотра, при условии, разумеется, что позволю себе только один бокал. Про себя все понимают, конечно, что это условие невыполнимо в принципе, а для шестнадцатилетней девочки, которая пришла с семнадцатилетним мальчиком, которому пить разрешается, – в особенности, так что два бокала приемлемы. Я же решила, что выпью не больше четырех. На мой взгляд, это честно.

Двадцать первый день рождения Эдди, двоюродного брата Джерри, устроен в диско-клубе команды «Эринз Айл» Гэльской атлетической ассоциации, за которую Эдди играет. Присутствует вся семья Джерри, включая дальнюю родню, но в одиннадцать, когда за дело примется диджей, взрослые уйдут. То, что Эдди в двадцать один год не числит себя среди взрослых, много о нем говорит. Эдди – кумир Джерри. На четыре года старше, среди двоюродных он всегда был самым его любимым. Он играет за Дублин в команде юниоров, и так неплохо, что рассчитывает перейти во взрослую. Эдди непроницаем и уверен в себе. Я перед ним робею. Он из тех, кто выберет тебя в толпе, чтобы над тобой посмеяться, спросит тебя о чем-нибудь и перевернет твои слова с ног на голову, иногда даже отбреет, если сочтет, что это смешно. Джерри говорит, это стёб, они все так общаются, но, на мой взгляд, никто так напоказ, как Эдди. Все смеются над его шутками – он и правда остроумен, прирожденный комик. Но такого тихого, если не сказать кроткого, человека, как я, присутствие таких, как Эдди, раздражает. Иногда меня злит, до какой степени Джерри ему поклоняется. Порой даже кажется, что он предпочитает быть с Эдди, а не со мной, потому что он часто делает такой выбор. Родители Джерри совсем не так строги с ним, как мои со мной. В семнадцать лет Джерри водит машину отца и ездит в клуб со своим старшим братом, когда тот его ни попросит. Вообще, он ходит за ним по пятам как собачонка, но это можно сказать о большинстве тех, кто окружает Эдди. А с другой стороны, Эдди забавный, лично мне он плохого слова никогда не сказал. Просто он делает меня центром внимания, когда никакого внимания мне не нужно, и я ревную, что Джерри проводит с ним столько времени. И меня злит, что Джерри ведет себя с ним как собачка, которую в любой момент можно пнуть.

Смотрю на развал, который устроила на полу, перебираю в уме ту одежку и эту, сочетаю одно с другим – и все отбрасываю.

В дверь снова стучат.

– Сказала же, выйду через минуту! – ору я.

– Это я, тронутая. – Голос моей младшей сестры Киары. В одиннадцать лет она мастерски освоила сарказм и с его помощью вертит всеми, включая родителей. На зубок ей не попадайся. Поскольку это наша общая комната, я обязана открыть дверь.

Она входит и мигом оглядывает комнату и меня, посреди разгрома, в одном белье.

– Хороша!

Аккуратно переступая через груды одежды, она добирается до своей постели и усаживается на нее, скрестив ноги. В руках у нее большая банка мороженого и столовая ложка.

– Нам не разрешили брать мороженое. Оно для папы.

– Я сказала, что у меня месячные, – говорит она, облизывая ложку.

Отец не выносит разговоров о месячных.

– Так и льет.

– Господи, Киара, – морщу я нос.

– Ты же знаешь, он даст что угодно, только бы я заткнулась. Тебе стоит попробовать.

– Вот уж спасибо, нет.

Она закатывает глаза.

– Еще немного, и он отправит тебя к врачу, ведь, по-моему, месячные у тебя уже недели три, не меньше.

– Именно, вот почему мне просто необходимо мороженое! – с самым невинным видом кивает она. – Ну так что, у тебя сегодня секс с Джерр-мейстером, а?

– Заткнись!

– Угадала! – ухмыляется Киара. – А что, сексуальные трусики!

Я только головой качаю.

– Киара, когда мне было одиннадцать, я так не разговаривала.

– Ну, мне почти двенадцать, и я разговариваю именно так. Ладно, давай посмотрим, какие у нас варианты?

– Все вот это. И ничего из этого. – Я со вздохом беру с пола несколько вещиц. – Это. Или это. На самом деле на сегодня я купила вот это. – Я поднимаю джинсовую юбку и топ. Сейчас, в дневном свете, видно, что они не сочетаются.

Хотя Киаре одиннадцать, я доверяю ее вкусу, но чтобы носить то, что она рекомендует, мне не хватает уверенности в себе.

Она отставляет банку с мороженым, ложится на живот и с кровати озирает мой гардероб.

– Так где ты собираешься это сделать?

– Я сказала, заткнись.

– В клубе Гэльской атлетической ассоциации, напротив кубка Сэма Мауайра? Или прямо задницей в кубке?

На это я даже не отвечаю.

– В туалете, рядом со стариками в твидовых кепках, лопающими сэндвичи с яйцами? Или в раздевалке, на крошках печенья?

Тут уж я не могу удержаться, смеюсь. Самое забавное в Киаре то, что она вроде как и не шутит. Никогда не смеется, даже когда выдает что-то уморительно смешное, и никогда не иссякает. Лепит одно к другому, как будто самое смешное еще впереди, как будто тренируется, совершенствуется.

Я не отвечаю на ее автоматную очередь насчет местечек, в которых можно заняться сексом в клубе у атлетов, а смотрю, как она сортирует мои вещи, и думаю о том, что мы-то с Джерри планируем поехать к нему домой. Его родители вместе со всеми дядьями и тетками, не желая, чтобы их оглушили шумом, который они и музыкой не считают, уедут из клуба, чтобы продолжить у Эдди дома – его родители славятся гостеприимством, и можно распевать хором хоть до рассвета. Из чего следует, что дом Джерри будет свободен.

Помню, как мама, которая росла в семье, где было восемь детей, рассказывала мне, что и она, и ее братья и сестры умели отыскивать для себя укромные места. Это было условие выживания в маленьком доме, плотно заселенном людьми с разнообразными склонностями и характерами, спрятаться так, чтобы хоть недолго побыть наедине со своим воображением, поиграть, почитать, побыть собой и прийти в себя посреди хаоса. Мама нашла для себя местечко за диваном, там, где сиденье не вплотную примыкало к стене. Те из ее братьев и сестер, кто тогда не сумел подыскать для себя укрытие, и сейчас не так уютно устроены в жизни. То же можно сказать и о моих подружках. Мы вечно в поиске местечка, где можно побыть с нашими мальчиками, и пустой дом – это дар судьбы, ведь даже когда ты в доме, это всегда поиск своего уголка, краешка дивана, темного угла или пустой комнаты. Сегодня нам с Джерри в кои-то веки выпал случай по-настоящему побыть вместе, без надзирающих глаз, без людей, которые вечно входят не вовремя. Кто скажет, что целый год ожидания – мало? Мы с Джерри – почти монахи по сравнению с большинством наших друзей. Про сегодня – это моя идея, и я еще его уговаривала. Ну, недолго. «Я готова, а ты?» – сказала я.