Настал черед второго этажа. Большинство комнат были почти пустые. Никаких следов постороннего вмешательства не было. Я обходила все по очереди, проверяла шкафы и любые места, где можно спрятать горючее вещество. Ничего.

Только за последней дверью я нашла Герберта. Комната была самой маленькой, располагалась над кухней и даже имела отдельный выход на заднюю лестницу. Предполагалось, наверное, что в этой каморке будет жить прислуга или экономка. Но мы не брали прислугу на отдых, и я, если честно, даже не была в этой комнате.

Обстановка была простая, ничего лишнего: кровать, письменный стол и стул, шкаф и комод.

Герберт был явно без сознания, с хорошей ссадиной на виске. Он был привязан к стулу.

Меня передернуло при мысли о том, на что надеялся тот, кто на него напал. И в этот момент я уверилась, что загадочный аноним хотел спасти Герберту жизнь. Но по какой причине?

Все это напоминало какую-то игру, правил которой я не знаю.

Я двигалась, как во сне. Медленно подошла к Герберту, проверила пульс и дыхание. Наверное, просто получил по голове и отключился. Я взялась за узел, пытаясь ослабить и развязать. Веревки были крепкие, а узлы затянуты так сильно, что я сломала несколько ногтей прежде, чем смогла хоть немного ослабить петли.

Спустя минуту бесплодных попыток я поймала себя на том, что рассматриваю Герберта. В последние месяцы мы старательно избегали друг на друга смотреть и виделись намного реже. Иногда мне казалось, что я уже не помню, как он выглядит. Сейчас, когда его жизни уже ничто не угрожало, а меня Герберт не видел, я пользовалась моментом.

На всех, кто знакомился с Гербертом Уолдером, всегда производили впечатление его глаза и голос. Возможно, поэтому Франческа говорила о нем с такой опаской. Он действительно напоминал демона, глаза которого смотрят прямо в душу, а голос окутывает бархатистой мягкостью. Герберту сложно было перечить.

Я не удержалась и коснулась рукой темных жестких волос, очертила линию губ. Да, он определенно был красив. Вот только я отчаянно не хотела верить, что Франческа права и душа у Герберта темная. Разум мог говорить все, что угодно, услужливо подсовывать воспоминания из не самого приятного прошлого, приводить доводы разума. Но верить в очевидное не хотелось.

— Раз начала, — я вздрогнула, когда раздался его голос, — так не останавливайся на полпути.

За размышлениями я не заметила, как Герберт очнулся. Остатки страха испарились вместе с неуверенностью. На смену им пришла злость. Он едва не погиб, а издевается!

— Знаешь, — хмыкнула я, — сейчас, к нашему общему удивлению, связан ты. Я бы на твоем месте поблагодарила за спасение и молчала.

Он рассмеялся, поморщился — я ощутила укол жалости — и с любопытством наблюдал за моими вялыми попытками распутать узлы.

— Ты не способна пользоваться преимуществами, Кортни. Поэтому всегда проигрываешь.

— Ты так считаешь?

— Я тебя знаю. Ты хочешь быть хорошей девочкой, да только не получается. Вся твоя жизнь не вписывается в стандарты хороших девочек. У тебя не образцовая семья, не «правильная» жизнь. Но что еще больше тебя бесит, так это то, что в концепцию хорошей девочки не вписываешься ты сама. Со способностями к управлению, со склонностью к темной магии, с удовольствием от секса с плеткой. Каково это, столько лет гоняться за Кортни-пай-девочкой, которая ложится спать с заходом солнца и не позволяет к себе прикасаться никому, кроме папы?

— А что насчет тебя? — хмыкнула я, убрав руки от веревок.

— А что я? — Герберт сделал вид, что удивился.

— К какому образу стремишься ты? Хочешь быть влиятельным адвокатом, которому подчиняются все, начиная с местных детективов в расследованиях и заканчивая богатыми наследницами в постели? Хочешь все контролировать?

— Возможно, — не отрывая от меня взгляда, произнес он.

— Сейчас ты не контролируешь ситуацию, — напомнила я.

— Ты так считаешь? — Герберт усмехнулся.

Указательным пальцем я провела по его шее, с удовольствием отметив, как он напрягся. Глаза Герберта потемнели, он ничего не говорил, но следил за мной с непрерывным вниманием.

Я медленно расстегивала пуговички белой рубашки. Одну за другой, изредка намеренно царапая кожу ногтем. Чувствовала участившееся сердцебиение Герберта. Полы рубашки разошлись, обнажив рельефный торс. Я наклонилась, кончики волос коснулись его живота, губами я едва коснулась шеи, совсем невесомыми поцелуями спустилась ниже, на живот. Язык скользнул вокруг пупка. С ремнем я справилась куда быстрее, чем с веревками.

Герберт рассмеялся.

— Ты на это не решишься.

Наверное, он знал, что делает, потому что пренебрежительное сомнение завело меня еще сильнее, начисто лишило каких-либо сомнений и просто не оставило выбора. Я коснулась губами напряженной плоти и услышала низкий протяжный стон. Дыхание Герберта участилось, он закрыл глаза, откинув голову назад. И я точно знала, будь его руки свободными, он не дал бы мне отстраниться.

Но раз правила сегодня были мои, я дразнила. И хотела… не знаю, может, отомстить за несколько недель равнодушия. Может, доказать ему, что Герберт составил неверный образ. А может, доказать самой себе, что могу вызвать в нем желание не только будучи связанной и беспомощной. Сейчас он был в моих руках, и это ощущение пьянило.

Я расшнуровала корсет платья не до конца, чтобы было видно чуть больше, чем я позволяла себе обычно.

— Необычное ощущение, да? Когда не можешь ни на что повлиять. Когда не владеешь ситуацией.

Я склонилась, чтобы поцеловать его, но только скользнула губами по щеке и снова опустилась, на этот раз намереваясь мучить сильнее. Герберт с шумом выдохнул, я ощущала его нетерпение и желание. Но намеренно не давала развязки. И ощущала какое-то мстительное удовольствие.

— У тебя неплохо получается, — с насмешкой сказал он.

— У меня был неплохой учитель.

— Он был бы доволен.

Я снова отстранилась и с удовольствием заметила тень разочарования, мелькнувшую на лице Герберта. Отступила на несколько шагов, чтобы было чуть больше свободного места, и снова взялась за шнуровку корсета.

Герберт наблюдал молча, но я почти чувствовала, как бушует в нем страсть. И как бесится он от того, что не может пошевелиться.

Платье легко скользнуло на пол, вслед за ним полетела оставшаяся одежда. Я оставила только туфли. И очень надеялась, что внешне выгляжу уверенно, потому что на самом деле приходилось преодолевать сомнения с каждым жестом, каждым словом. Я чувствовала на себе жадный взгляд и боролась с искушением прекратить все и уйти. Но это искушение было не мое. Оно принадлежало той части Кортни, которая действительно хотела остаться хорошей девочкой, быть самостоятельной, с «настоящей» семьей и работой. Но, похоже, ничего более настоящего, чем то, что есть сейчас, в моей жизни никогда и не было. А хорошая девочка Кортни — насквозь лживая иллюзия.