– Конечно. – Он добавляет патиссон, цукини, чеснок.

– Знаю, мы договорились забыть о том, что произошло после бара. – Пульс гремит в ушах сильнее, чем дождь снаружи. – Но я… не забыла.

Наконец он оборачивается. Не знала, что треники могут быть сексуальными, но иначе описать то, как они висят у него на бедрах, невозможно.

– Я тоже не забыл, – говорит он после паузы. – И даже не пытался.

Не уверена, успокоило меня это или завело.

– Но ты ведь хотел притвориться, что этого не было? – спрашиваю я едва ли не шепотом. Я проклинаю себя за вопрос, но должна знать.

– Мне показалось, так будет проще.

– И как? Проще?

Кривая улыбка.

– Иногда, – говорит он, и я могу дать этому слову лишь тысячу объяснений. Он бросает взгляд на тушащиеся овощи, помешивает их.

– Если за эти выходные мы действительно должны сблизиться… может быть, нам стоит узнать, каково это – быть вместе взаправду. В трезвом состоянии.

Он качает головой.

– Нет.

– Нет? – Сердце ухает на пол. Никогда не понимала, о чем он думает, но не ожидала, что он вот так с ходу мне откажет.

– Если бы я поцеловал тебя еще раз, – говорит он, подходя ближе и вглядываясь как никогда пристально, – это было бы не ради передачи или эксперимента, а только потому, что я этого хочу.

О. Я хватаюсь за край стола, чтобы сохранить равновесие. Правил больше не существует. Грань между реальностью и вымыслом размыта, смазана, полностью уничтожена.

– Доминик. – Я пытаюсь поставить вопросительный знак в конце его имени, но получается хрипло и вызывающе. Если через несколько секунд он не дотронется до меня, я взорвусь.

Должно быть, он слышит похоть в моем голосе, потому что выключает плиту и подходит почти вплотную – между его грудью и моей всего несколько сантиметров. Я хочу проглотить каждый его тяжелый вздох. Когда он смотрит на меня сверху, в его взгляде больше нет привычного высокомерия. Темные глаза, слегка приоткрытый рот – может быть, вот оно – выражение, которое я не могла проинтерпретировать. Его волосы сырые и взлохмаченные, и я решаю, что именно такими они мне нравятся. Они понравятся мне еще больше, когда окажутся между моими пальцами и коснутся моего живота, бедер.

Он поднимает руку, и его большой палец опускается на мою щеку, а затем пробегает по ней и проскальзывает в мои влажные волосы.

– Я бы хотел запомнить каждую деталь. Твой вкус. Запах. Звуки.

В этот момент я невольно издаю стон. Это самое сексуальное, что мне когда-либо говорили, и если бы я обрела дар речи, то сказала бы ему, что тоже хочу услышать то, как он звучит.

– Шай. Боже. Ты хоть представляешь… – прерывается он, словно слишком переполнен желанием, чтобы закончить предложение. Какое оно мощное – осознание того, что ты можешь вот так украсть у кого-то слова.

Дом трясется от грома, но я не шевелюсь. Я – похоть, желание. Там, где он меня трогает… Другая его рука переходит на талию, и сквозь ткань футболки я чувствую давление каждого пальца.

– Что? – спрашиваю я, пытаясь узнать конец предложения. Я кладу руки ему на грудь, на вересково-серую футболку. Под ладонями он теплый и упругий. Я медленно, медленно двигаюсь выше, и его глаза с трепетом закрываются, когда моя рука достигает щеки, касаясь его щетины. Я даю ей оцарапать свою кожу. – Что я должна представить?

– Насколько ты сейчас идеальная.

И этого достаточно. Я зарываюсь руками в его волосы и притягиваю его губы к своим. Я целую Доминика Юна, и это невероятно. Он приоткрывает мой рот своим – теплым, мягким и правильным. Я думала, что поцелуй принесет немедленное облегчение, но, наоборот, ощущаю глубокую и ошеломляющую похоть, которая все растет и растет. Я хочу, чтобы он поцеловал меня еще сильнее. И он делает это, подстраиваясь под касание языка, покусывание зубов. Я и забыла об адреналине, который выплескивается в кровь каждый раз, когда сближаешься с кем-то новым. С тем, с кем я якобы рассталась пару месяцев назад.

Он меняет нас местами, чтобы прижать меня к стойке, а затем прокладывает дорожку поцелуев от рта до шеи, сдавливая мои бедра своими. Он настолько выше меня, что когда я чувствую твердость у своего пупка, то просто схожу с ума. Когда я вновь прижимаюсь к нему, из его горла раздается низкий рокот.

Мы не должны этого делать.

Но не делать этого мы тоже не можем.

Он впивается в мою шею, царапая кожу зубами, и я бормочу: «О господи». Я едва не падаю на пол, но он здесь и держит меня.

– Спальня, – задыхаясь, говорю я.

Он притягивает меня и оборачивает одну мою ногу вокруг себя, намекая, что я должна сделать то же самое со второй. Он подхватывает меня, взявшись за бедра, а затем и за задницу, и мы, шатаясь, движемся наверх.

– А ты трюкач, – замечаю я, когда он кладет меня на край кровати, давая возможность перехватить дыхание и положить очки на прикроватный столик.

– Никаких трюков, – говорит он серьезно, проскальзывая в постель. – Просто мне это уже давно хотелось сделать. – Его рот возвращается ко мне на шею. Его руки бродят по обеим сторонам моего тела, задерживаясь на впадине талии.

– И мне. – Меня охватывает паника, когда его пальцы касаются груди. – Должна тебя предупредить: на мне очень страшный спортивный лифчик. – Раньше он был черным, но теперь, увы, водянисто-серый, а через дырки в швах проглядывает резинка. Я и впрямь достойна приза за самое несексуальное нижнее белье на свете.

Смех застревает у него в горле.

– Гарантирую: мне все равно.

Я снимаю футболку и бра так быстро, как только могу.

– Только не говори мне, что тебе больше нравился лифчик, – изумляюсь я, увидев, как он таращится на меня.

– Великолепный, – говорит он, но смотрит мне прямо в глаза. Он наклоняется, чтобы снова меня поцеловать. Большой палец поглаживает один из затвердевших сосков, а затем Доминик сползает и берет другой себе в рот.

Черт, как же он хорош. Я почти уверена, что такими темпами кончу прежде, чем сниму легинсы. Я хватаюсь за край его футболки, и он помогает мне сорвать ее. Я едва успеваю оценить рельеф его груди и уже стаскиваю с него штаны. Они приспущены только наполовину, а я уже тянусь вниз – так жадно я его хочу.

Он стонет мне в ухо, и я обхватываю его член рукой. Он пульсирует у меня в кулаке – горячий, гладкий и твердый.

– Не слишком… не слишком быстро, – говорит он, и я вспоминаю, что он занимался этим только с одной девушкой. Что это многое для него значит.

Что я многое для него значу.

– Не буду. – Я отступаю. Не слишком быстро. Я справлюсь. Посмакую момент.

Потому что все это время меня не покидает неприятная мысль: я понятия не имею, что это будет значить, когда мы вернемся на станцию.