— Нет у тебя души! Понял? Нет!

— А если нет, так что, можно плевать? Тебя, значит, сюда изгнали, ты достоин. Зинка твоя самоволкой приперлась, ну да, Зинка — швея-мотористка, уважаемый член общества… А мы, лишенцы, рылом не вышли? На, любуйся, Фома неверный…

Из папироски вожака повалил дым. Серые кольца с белесыми, неприятно шевелящимися прожилками — армадой колес, слетевших с осей, они наехали на шайку, опрокинули, размазали по асфальту. Карлики вопили, корчились, теряли форму и плотность, как если бы злая воля зазеркалья развоплотила их, лишила всех возможных отражений. Зеркало, сообразил Ямщик. Когда я вижу зеркало, я вижу очень похожий дым. Ну, или туман… Дымовая завеса встала стеной, число белесых прожилок умножилось, вытесняя серый цвет. Прожилки заблестели слюдяными потёками, слились воедино, превращая завесу в зеркало, настоящее зеркало, о существовании которых Ямщик, сказать по правде, успел подзабыть. Впрочем, вместо собственного отражения он увидел в зеркале комнату: окно задернуто лиловыми шторами, мебель вынесена, остался только стул, и на стуле сидел мальчик лет десяти, крепко-накрепко привязанный к спинке и сиденью джутовым канатом. Позади мальчика, прямо на полу, была установлена светодиодная лампа, похожая на пук волос, торчащих из синего черепа-подставки.

Свет бил Ямщику в глаза, как если бы мальчика не существовало.

С энергией Самсона, разрушающего храм, ребенок рвался из пут. Он что-то кричал, плюясь пеной — сквернословил или богохульствовал, но до Ямщика не долетало ни звука. Более того, рывки пленника давно должны были опрокинуть стул, но стул стоял насмерть, будто вкопанный. Из-за лампы все виделось размытым, как на любительской фотографии при съемке быстро движущихся объектов. У Ямщика началась резь под веками, он заморгал, утирая слезы, и в последний момент успел заметить, что стул встает на две передние ножки. Опасно наклонившись, стул закачался в положении, исключающем саму мысль о равновесии — и свора карликов с низкого старта устремилась вперед. По-рыбьи разевая рты, размахивая коротенькими ручками, они отделялись от мальчика так, как отклеивается от пластыря ламинированная подложка. Судя по лицам бесов, искаженным му̀кой мученической, по слезам на щеках, по багровым, готовым лопнуть жилам на шеях и лбах, в зеркало им хотелось еще меньше, чем человеку хочется в геенну огненную. Плевать было зеркалу на желания шайки. Ртутный омут тянул карликов, волок за шкирку, всасывал, вбирал в блестящую утробу…

— Цыц!

Дым исчез, а с ним и бесы: хоть там, хоть тут. Ямщик стоял один-одинешенек, спиной к стене. Голова кружилась, колени подгибались; если бы не стена, он бы упал. Распаренный, мокрый, как из бани, Ямщик чуял острый запах пота. Это от меня, понял он. Это от меня разит.

— Эй? — голос дрожал. — Чего хотели-то?

Дружить семьями, вспомнил он. Дружить семьями.

— Что такое инцест?

— Что?!

— Инцест.

— Зачем тебе инцест?

— Там Рон говорит Гермионе…

— Ты мне это брось! Задрала своим Поттером…

— Ну хорошо, там Колин говорит Тессе: «Значит, ты ему сказала, что он, возможно, плод инцеста?» Он плод чего?

— Боже, куда катится этот мир? Посмотри в Википедии.

— Свет мой, зеркальце, скажи, — с ласковостью маркиза де Сада, помноженной на гуманизм Фредди Крюгера, произнесла Вера, — да всю правду доложи… Что такое инцест?

Википедия, подумал Ямщик. Будь ты проклята, Википедия! Зеркало, видимое только ему, треснуло, разлетелось осколками, ища ответ со скоростью, которой позавидовал бы и братец Гугль. Экран за экраном, страница за страницей. Губы Ямщика шевельнулись сами собой:

— Инцест (на латыни «преступный, греховный») — кровосмешение…

— Это когда братаются? — не поняла Вера. — Ну, режут руки, а порезы соединяют, да? Костя так делал с Арамом, а потом всем показывали шрамы. Тоже мне шрамы, за три дня сошли… Дальше рассказывай!

— Кровосмешение — половая связь между близкими кровными родственниками: родителями и детьми, братьями и сёстрами. Понятие «близкий» в разных культурах определяется по-разному, хотя почти во всех культурах имеется табу инцеста…

— Табу? Что значит «табу»?

— Табу, — завел шарманку Ямщик, радуясь возможности сменить тему, — термин, заимствованный из религиозно-обрядовых установлений Полинезии и ныне принятый в этнографии и социологии для обозначения системы специфических запретов…

Вера надула губы:

— Фу! Скучно!

— А ты не читай что попало!

— И вовсе не что попало! Это ты мне, между прочим, посоветовала! Ты посоветовала, а там были эпизоды, — Вера гордо подбоченилась. В ее положении, да еще в инвалидном кресле-коляске, это сделать было трудновато, но Вера справилась. Слово «эпизоды» в применении к отрывкам из книг она узнала от Ямщика месяц назад, и чрезвычайно гордилась своей эрудированностью, — которые мне читать рано.

Ямщик встал у окна, спиной к девочке:

— И ты, конечно, же, не стала их читать.

— Конечно. Я не стала их читать два раза, а тот, который самый-самый — три. А вообще, я даже плакала. Ну, когда Гарри Поттер умер от нервизмы…

— Аневризмы!

— Ну хорошо, аневризмы…

Гарри Поттер, подумал Ямщик. Приятель Гарри, с тебя-то все и началось. Месяц назад, за десять дней до Нового года, на голову Ямщика свалилась кара Господня — Вера, помешанная на приключениях юного волшебника со шрамом в виде половинки эмблемы СС, дочитала всю многотомную сагу и задала зеркальцу вопрос: «Что еще написала Джоан Роулинг?» Связанный по рукам и ногам убийственным диктатом «да всю правду доложи…», Ямщик помянул «Случайную вакансию», и грянул гром. Вера мигом скачала книгу из интернета и проглотила на лету, как голодный пес — брошенный ему кусок колбасы. Персонажей она переименовала на свой лад: Барри Фейрбразера — в Гарри Поттера, супругов Уолл — в Рона и Гермиону, Джаванду Сухвиндер — в Полумну Лавгуд. Когда Ямщик вслух возмущался таким беспардонным издевательством над литературой, Вера — пай-девочка! — возвращала несчастным героям их прежние имена, демонстрируя чудесную память, но вскоре начинала по новой: Гарри, Рон, профессор Дамблдор, он же председатель Пэгфордского местного совета, владелец кулинарии «Моллисон энд Лоу»…