Человек молчал.

Я медленно досчитала до десяти. Потом вскочила и бросилась к двери. Я вздрогнула всем телом, когда незнакомец схватил меня за локоть. Потянул обратно к кровати, обеими руками впиваясь в мои плечи, его лицо приблизилось к моему.

На секунду меня посетила блажная мысль о том, что сейчас меня попробуют поцеловать. Но незнакомец только провел языком по губам. Глаза его сузились до щелок, лицо оказалось совсем рядом. Я уже не могла выносить его взгляда, не могла выносить такой близости, стояла мертвая тишина.

– Ни звука, – произнес незнакомец.

Он почти перешел на шепот. Лицо его было так близко, что я кожей чувствовала его дыхание.

– Только попробуй пикнуть, если проболтаешься хоть словом о том, что тут происходит, я с тобой разделаюсь.

Еще секунду он смотрел на меня пронизывающим взглядом, потом отпустил мои плечи, поднялся.

– Поняла?

Я только хлопала глазами.

– Поняла?

Я продолжала молчать. Его угрозы больше меня не пугали.

– Вы не мой муж.

– Все верно. Я не твой муж, – произнес он. – Слава богу, не твой. Бедный идиот.

Это был настоящий плевок в лицо.

– Ну и что? Поверь, я и без того знаю о тебе достаточно, куда больше, чем ты себе представляешь. И лучше меня не испытывать.

Я почувствовала, что стою с открытым ртом.

Наконец маски сброшены.

Слова эти сорвались с языка. Досадная ошибка.

А я всего лишь хотел – когда она так и не успокоилась, когда продолжала истошно рыдать, – лишь хотел удостовериться, что она ничего с собой не сделает.

Я отворачиваюсь. Глухая боль в голове снова дает о себе знать, то нарастая, то стихая. Это хорошо, думаю, когда болит, это хорошо. Боль не может усыпить, боль означает, что ты еще жив. Как говаривал тот парень из лагеря? Боль – только лишь слабость, покидающая тело.

Я смотрю через окно в сад и на соседние дома. Летняя ночь в Гамбурге. Через приоткрытое окно доносится тихий шум голосов. Где-то на улице люди устроили гриль, сидят на террасах и наслаждаются вечерней прохладой. Все это кажется сюрреалистичным, в моей жизни нет летних праздников, не бывает пивных попоек с приятелями. Там, откуда я пришел, ничего подобного не случалось. Нормальности я не знаю. По крайней мере, не припомню ничего такого.

В моей жизни есть только вот это.

А что, если выбраться отсюда и пойти на звуки, думаю я. Что если просто оставить эту женщину, пусть себе сидит в доме? Неужели так важно, вызовет она полицию или нет? Имеет ли еще хоть что-то хоть какое-то значение?

Я провожу рукой по лицу. Нет. Мне знакомы эти мысли, они уже частенько меня посещали. И в том нет ничего зазорного. Мысли – это всего лишь импульсы, которые вспыхивают между синапсами. Мысли – это не проблема. Они становятся проблемой, когда ты идешь у них на поводу.

Я собираюсь с силами. Я не могу себе позволить сказаться усталым, не могу себе позволить думать о боли. Все, что тут происходит, еще не кончено, совсем наоборот. Я допустил ошибку. Я позволил себе увлечься. А потому ничто не потеряно. Я вернусь к этой женщине. Все происходящее здесь напоминает игру в шахматы, но такую, где на обдумывание следующего хода у тебя не больше нескольких секунд. Эта женщина совершенно непредсказуемый игрок. Трудно сказать, насколько действенны будут дальнейшие угрозы с моей стороны. Но ее надо остановить. Она ни в коем случае не должна пойти в полицию. Кроме того, я не любитель насилия, и если прибегаю к нему, то только в крайнем случае.

Ужас, страх, облегчение – все эти чувства невероятным образом соединились. Наконец-то он сказал правду. Хотя бы так. А ведь я чуть не лишилась рассудка. Напряжение, теперь меня отпустившее, было столь велико, что я едва не залилась слезами.

Чужак оставил меня в спальне одну, звук, с которым дверь за ним захлопнулась на замок, до сих пор отдавался у меня в ушах.

Во рту пересохло, голова кружилась, мне просто необходимо было что-нибудь выпить. На улице темно, должно быть, уже поздно, уже кончался вечер или наступила ночь. Я открыла дверь, пошла по коридору и занесла было ногу над верхней ступенькой лестницы, собираясь спуститься в кухню и налить себе стакан воды, как вдруг моих ушей достиг голос этого человека. Неужели к нему кто-то пришел? Голос звучал приглушенно, и не только потому, что доносился издалека, нет, он нарочно старался говорить тише. Звук шел из гостиной. Осторожно я подкралась ближе, стараясь не производить никакого шума. Дверь в гостиную прикрыта. Скрипнула половица, когда я сделала еще один шаг вперед, я сжалась от страха, остановилась. Вдруг он заметил? Но нет, я опять услышала его голос, потом наступила тишина. Он говорит по телефону! Я напрягла слух. Сначала – ничего, и я уж было испугалась, что он заметил меня и прервал разговор, но тут его голос зазвучал снова.

– Нет, я думаю – нет.

Пауза.

– Не думаю, что она пойдет в полицию.

Я затаила дыхание.

– Но я и сам не знаю!

В горле запершило.

– Это мне, по правде говоря, трудно предугадать.

Пауза.

– Если она обратится в полицию, то навредит в первую очередь самой себе…

Волосы у меня встали дыбом, по телу побежали мурашки.

– Не думаю, что в этом есть необходимость…

Пауза.

– Я не стану…

Тишина.

– Вы понимаете, с кем вы разговариваете? Этого я делать не стану!

Пауза.

– Забудьте об этом, я не стану этого делать.

Пауза.

– Никакого насилия – такой был договор!

Пауза.

– Я постараюсь ее вразумить.

Пауза.

– Но попытаться-то стоит, не так ли?

Пауза.

– Обещайте мне, что с Зарой и ее сыном ничего не случится, если я добьюсь успеха.

Пауза.

– Вы обещаете?

Пауза.

– О’кей. О’кей, спасибо. До свидания.

Я услышала, как он вернул трубку на базу.

Обливалась холодным потом, но не столько из-за содержания сказанных им слов, сколько из-за интонации. Со мной чужак разговаривал совершенно по-другому. А тут в его голосе слышались и гнев, и усталость, да, тоже. Но еще и нечто другое, я почувствовала это другое, оно-то и смутило меня более всего.

Этот человек испытывал страх.

Как можно поспешнее и как можно тише я отошла от двери, скользнула по лестнице наверх, вбежала в спальню, закрыла за собой дверь. Села на кровать. Надо было все обдумать, но я не успела, я вновь услышала шаги.